Парагвайский вариант. Часть 1 - Олег Воля

— Камрад Поликарпо, — одёрнул его Солано, — ни о каком снисхождении речь не идёт. Он обязательно умрёт. Но только когда я скажу.

В этот момент Санчо очнулся и застонал. Один глаз у него был залит кровью, но второй уставился на Солано с бешеной яростью.

— Ты! Дьявол!

И Санчо плюнул в Солано кровавым сгустком. Патиньо тут же засадил ему в живот носком сапога.

(1) Среди читателей может оказаться тот, кто не догадается, что за песню переделал герой. Для вас: «Там, вдали, за рекой». Слова Н. Кооль, музыка А. Александрова.

(2) Джин Шарп — американский общественный деятель, известный своими книгами по методам ненасильственной борьбы с авторитарными режимами.

(3) Трибуто — грабительский подушный налог, которым испанские колонизаторы систематически выкачивали ресурсы из покорённых индейских общин. Размер подати устанавливался произвольно — чиновниками и энкомендеро, — зачастую превышая реальные возможности плательщиков. Неспособные внести трибуто индейцы обращались в долговое рабство, их земли и имущество конфисковывались, а семьи разорялись. Этот налог не просто эксплуатировал, а методично уничтожал автохтонные общества под предлогом «цивилизационной миссии».

* * *

Наутро второго дня старики-пако собрались в дорогу и покинули руины храма — даже раненый пессимист. Общее согласие по тактике борьбы было достигнуто, осталось всё это примерить к реальности. И это уже была их забота и труд.

Двинулся домой и Кураку Акуллек в сопровождении Солано и толпы новых камрадов, которая состояла из девяти дюжин относительно молодых людей в возрасте от шестнадцати до тридцати лет. Они были очень разные, и Солано на ходу много общался с ними, потихоньку составляя для себя психологические портреты.

Но в самом начале похода состоялся разговор со старым шаманом. Кураку Акуллек задал Солано вопрос: «Почему ты не хочешь казнить Санчо?»

— Не знаю, слышал ли ты весь мой разговор с Виракочей. Но одной из причин, по которой он сумел меня притянуть в это тело, было моё предсмертное проклятие. Я не знаю, как всё это работает. Но подозреваю, что у того, кому строят храмы по всей планете и молятся миллионы верующих, возможностей очень много. И я не хочу тревожить христианского бога раньше времени. А ненависть этого старика может стать сигналом.

Кураку Акуллек задумался.

— А что помешает ему воззвать к своему богу в молитвах? Мы не можем связать этому старику мысли, как связали ему руки.

Солано подумал и начал чуть издалека.

— Ты должен знать, что в прошлой жизни я был атеистом, — Солано произнёс это греческое слово автоматически, поскольку в языке кечуа ему не было аналога. Но тут же поправился: — Я не верил ни в каких богов вообще. И, возможно, ты удивишься, но то, что со мной произошло, веры мне не добавило.

Шаман и правда был удивлён.

— Мне нет необходимости верить в Виракочу, поскольку я знаю. Он убедительно доказал мне своё существование, — Солано улыбнулся. — Но речь сейчас о другом. Я вынужден допустить существование и христианского бога, и иных богов. И могу уже с некоторым разумным допущением судить об их возможностях. Например, само существование Виракочи полностью опровергает тезис о всемогуществе христианского бога и о его всеведении. Он так же ограничен, как и бог кечуа. Только границы у него, вероятно, значительно шире. А если он не всеведущ и не вездесущ, то и вероятность, что он услышит молитву одной овцы из своего многомиллионного стада, ничтожна. А вот смерть одного из своей паствы от рук служителей иного культа, практически принесение в жертву — это он вполне может заметить. Согласен?

Кураку Акуллек насупился и принялся набивать трубку табаком, доставая его из вышитого бисером кисета. Только после того, как он её раскурил, он заговорил.

— Ты мыслишь как плотник или гончар. У них всегда есть материал, инструмент и навыки. Применяешь навыки к инструменту и материалу — получаешь табурет или миску. И что бы в мире ни происходило, они всегда получат табурет или миску. А в тонких планах точных законов нет. И не всегда можно повторить то, что у тебя самого единожды получилось. Может быть, это и богов касается.

Солано развёл руками.

— Не могу ничего сказать. Тебе виднее. Я всего лишь гончар, которого попросили сделать миску. И я её сделаю. А вот найдётся ли вдруг полный ненависти плотник, который придёт разбивать мою посуду, — это остаётся вопросом. И не будем умножать вероятность этого.

— Может, ты и прав. Но этот старик может умереть просто от старости. И унести всю свою ненависть с собой. — Кураку Акуллек ткнул чубуком трубки в безвольно бредущего Санчо, чем-то опоенного самим шаманом.

— Поэтому я хочу, чтобы он жил как можно дольше, и при этом как-нибудь забыл бы обо мне и обо всём, что видел. Ты сможешь превратить в его в животное?

— Я подумаю, — не стал поспешно обещать что-либо старый и опытный шаман.

Город они обошли по окраинам, пробираясь к руинам Саксайуамана. Там один из пако по имени Тика Чоке показал Солано на узкий лаз, в который по очереди все и протиснулись.

— Это один из входов в Чинканас, — рассказывал старик, идя впереди всех с маленькой масляной лампой в руках. — Входов много, но не все они истинные. Предки создали хитрый лабиринт. К сожалению, знания о нём с каждым поколением теряются. Уже мой прадед не знал его весь. Мой дед и отец знали ещё меньше, а я знаю лишь малую часть лабиринта. Ну и, конечно же, знаки, которые надо уметь понимать, чтобы не сгинуть в Чинканас.

Солано, в бытность Иваном Доловым, об этих таинственных подземельях, разумеется, слышал. И о неудачных попытках их исследовать. Пресса любила обсасывать душераздирающие истории, связанные с подземным миром инков. Послушав проводника, он стал понимать, почему.

— Некоторые ходы ведут в комнаты, в которых нечем дышать. Но человек это замечает, когда уже поздно, — рассказывал старик, поднимаясь по закручивающемуся ходу. — Некоторые ступеньки только выглядят как ступеньки, а на самом деле это искусный рисунок на склоне, по которому неосторожный улетает в глубокую яму. Но в основном ходы просто петляют, никуда не приводя. Потому что помещения-убежища закрыты. Вот как это.

Проводник махнул своим огоньком на совершенно непримечательный участок тоннеля.

— Здесь надо вдвоём открывать. Упрись спиной сюда, а ногами