Медведев. Книга 3. Княжество - Гоблин MeXXanik
— Империю, — поправил меня Курносов.
— Чтобы лечить там хандру, — продолжил я. — Как вам вариант?
Он кивнул. Судорожно, будто пытаясь сглотнуть воздух.
— Спасибо, мастер-князь, — залепетал он. — Спасибо, благодетель…
Я резко встал. Подошёл к двери. Уже на пороге обернулся и добавил, словно бы только что вспомнил одну очень важную вещь:
— Ах, да. Еще кое-что. Если вы попробуете сбежать, я объявлю в розыск. По подозрению в казнокрадстве. Заседание пройдёт заочно, без вашего присутствия, все имущество будет конфисковано в доход Империи. Если же вы попробуете продать активы, эти сделки будут признаны ничтожными. Вы так и так потеряете все. Только если решите меня обмануть — еще и опозорите семью, которая будет отвечать за ваши грехи.
Курносов сглотнул ком в горле. И судя по его удивленному лицу, я понял, что хозяин особняка рассматривал этот вариант.
— Я всё сделаю, мастер-князь, — едва слышно произнес Курносов.
— Вот и отлично.
Мы с Морозовым вышли в коридор, где нас, опершись на стену, уже ждал Зубов.
— Что случилось, Николай Арсентьевич? — спросил он, едва за нами закрылась дверь.
— Да просто заглянули проведать хворого начальника рыбнадзора, — честно ответил я. — А он не захотел открывать двери. Нахамил, и сказал, что будет жаловаться в жандармерию. Мол начальник отделения его близкий друг. Пили вместе, обещали защиту.
Глаза Зубова сузились:
— Какое же вранье, — отрывисто со злостью произнес он. — Он однажды был в жандармерии и попросил воды. Как я понимаю, его тоже в острог за растрату?
Я с сожалением покачал головой:
— Нет, но присмотрите за ним. Чтобы жадность не обуяла нашего бывшего начальника рыбнадзора. И под влиянием жадности он не наделал глупостей, о которых потом будет жалеть. Он должен оставаться под негласным домашним арестом, пока не вернет то, что ему не принадлежит.
— Если попытается сбежать, то можете повесить его на ветке ближайшего дерева, — громко заявил воевода и криво усмехнулся.
Позади радался грохот. Мы обернулись, заметив Марфу Курносову, которая, видимо, услышала реплику Морозова.
Она не обратила внимания на разбитый фарфор под ногами и бросилась в комнату к супругу.
— Это вы хорошо придумали, — похвалил я Владимира.
— У супружницы Курносова есть приданное, — усмехнулся Зубов. — Так что они на него смогут прожить. Конечно, не так, как привыкли. Но… Я присмотрю, мастер-князь, чтобы эти двое не укатили из Северска не прощаясь. Не извольте беспокоиться.
— Спасибо, — поблагодарил я и вышел в подворье.
Мы с Морозовым остановились у того самого куста, в который, спасаясь от судьбы и пламени, сбежали три сторожевых пса. Теперь они сидели там, прижав уши, как гимназисты после драки, и выглядели уже не так грозно, как при первом появлении. Один украдкой лизнул лапу, второй пытался спрятать морду за веткой, третий, чуть светлее остальных, глядел в сторону с философской обречённостью, как будто пытался осмыслить свою жизнь и выбор профессии.
— Породистые, — заметил я, присмотревшись к их габаритам и вялой, но всё ещё царственной осанке. — Не дешёвые. На таких у заводчиков очередь, как за хлебом в голодный год. Только вот… вид у них теперь такой, будто ужин был отменён третий день подряд.
— Не доедали, — усмехнулся Морозов, — видать, ели строго по бюджету хозяина. Он, вон, на шторы тратит, а мясо выдает…
Я кивнул.
— А ведь от голода такие могут стать опасными. Когда у собаки взгляд жадный, там уже не до преданности.
Я ещё раз окинул животных взглядом. Те по-прежнему сидели молча, но выражение на морде у одного было такое, будто он мысленно уже писал жалобу в комитет по правам животных.
— Их надо взять на баланс княжества, — решил я. — Кормить по расписанию, прививки, уход. А то, чего доброго, съедят кого-нибудь не того и придётся потом ещё и судиться.
Морозов скептически вскинул бровь:
— Приставим им повара?
— Пожалуй, стоит отдать их в жандармерию, — протянул я, оглядывая псов, которые всё ещё сидели у куста, изображая непричастность к жизни вообще. — У них нюх хороший. Если уж ловить преступников, то с выражением лица, как у вот этого.
Мы с Морозовым одновременно посмотрели на третьего — светлого, мрачного, с мордой философа-отшельника, которому давно всё ясно и ничего не интересно. Он уставился куда-то в точку между бытием и бессмысленностью, и, судя по всему, общаться с миром больше не планировал.
— Подойдёт, — кивнул Морозов. — Внушительный, как допрос. Только паспорт заново придётся на него оформить. Чтобы не забывали, кому служит.
— И имя сменить. Из Армагедона… в Аргумент, — предложил я. — Чтобы в случае чего был весомым.
В этот момент, словно из воздуха, к нам подошёл Зубов. Тихо, без шагов, без предупреждений. Просто возник рядом, как будто его призвали. Он сложил руки на груди, окинул псов оценивающим взглядом и без всяких предисловий произнёс:
— Этого не возьму.
Он указал на светлого, что сидел чуть впереди остальных, будто случайно.
— Почему? — удивился я, чувствуя, что пропустил что-то важное.
— Он у двух других за главного, — ровно сказал Зубов. — Будет каждый раз пытаться взять верх.
— Беспокоитесь, что он вас покусает? — предположил я, с улыбкой, в надежде на шутку.
— Я его убью, — спокойно ответил Зубов, даже не моргнув.
Голос его был сух, бесстрастен, но в нём не было ни угрозы, ни бахвальства. Просто утверждение. Констатация факта. Как будто речь шла не о псе, а о скрипящей двери: мешает — починим, не починится — снимем.
— Мой внутренний зверь не станет терпеть конкуренции, — добавил он. — А пёс хороший. Жалко ведь. Пропадёт ни за что.
Мы помолчали. Светлый пёс посмотрел на нас и, кажется, всё понял. В его взгляде мелькнула лёгкая, едва уловимая досада, как у игрока, которого сняли с партии на первом ходу.
— И что с ним делать? — нахмурился я, глядя на светлого пса, который, несмотря на внешний вид и внушительные размеры, сейчас больше походил на ребенка, которого решили не забирать из детского сада.
— Давайте себе возьмём, — предложил Морозов, и в голосе его неожиданно прозвучал мальчишеский азарт. — Смотрите, какой он мордатый. У нас двор большой. Кормить будем вволю. Авось с ребятами нашими подружится. Будет в тренировках
