Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов
Конечно, легче всего было бы ни на что не обращать внимания, просто игнорировать то, что происходит. Тем не менее предстоящее начало операции тревожило меня. Я всегда с нетерпением ожидаю того, что воспринимается мною иначе, чем другими. Вообще-то я люблю быть со всеми заодно, терпеть не могу выделяться. В конце концов это рождает чувство отчаяния, а всякий, даже самый незначительный, разлад больно ранит. Поэтому я взял себя в руки и твердо решил молчать…
С первого взгляда могло показаться, что люди ушли из этих хижин не вчера или позавчера, а уже давно. Ведь страх и всякие дурные слухи распространяются загодя и с необычайной быстротой. Человек, как извивающийся червь, пытается избежать своей судьбы.
Удар ногой, и ворота в глиняной ограде с треском распахнулись, пропустив нас внутрь квадратного двора, где друг против друга стояли две хижины… Еще удар, и распахнулась дверь в хижину. Вот складское помещение: с полок, покрытых мучной пылью, свисает густая, мохнатая паутина. А вот жилая комната. Хозяева старались хоть как-то приукрасить ее. Стены побелены известкой, карнизы выкрашены голубой и красной краской, на стенах разные поделки — следы тщетных стараний. Чувствовалось, что тут и женщина руку приложила. Об этом свидетельствовало множество мелочей.
Все здесь — и порядок и непорядок — было привычно и понятно для хозяев. Немногочисленная щербатая посуда… Ее долго собирали и пользовались по особым случаям — радостным или печальным, очень личным и непонятным для чужаков. Тряпье, назначение которого ясно тем, кто им пользуется. Образ жизни, потерявший смысл и нарушенный нежданной бедой, он был любовно создан трудом в надежде на лучшее будущее… Эти люди знали и плохие и хорошие времена. И вот все развеялось в прах.
Впрочем, что там было осматривать в этой хижине? Много ли на это нужно времени? Одного взгляда достаточно, чтобы осмотреть двор, дом, колодец, понять прошлое и настоящее хозяев. Однако кое-что могло бы еще вызвать интерес. Например, оставленные вилы, или брошенная исправная мотыга, или вполне пригодный гаечный ключ. Ну как его не поднять и не подержать в руке, прикидывая, сколько он весит, — вес предмета, нужного в хозяйстве. Хорошо, когда такие вещи лежат на своем месте. А почему не забрать — так, между прочим, мотор для колодезного насоса, и пятидюймовые трубы, да и черепицу с крыши, и доски: они ведь всегда понадобятся в хозяйстве? Почему не отослать все это домой? Что-то очень соблазнительное есть в таком способе легкого, одним махом, обогащения: подобрать с земли бесхозное имущество и сделать его своим. Начинаешь сразу строить всякие планы, с ясностью представляя, как и где станешь использовать новые вещи у себя дома.
Все это так. Но мы уже побывали не в одной деревне, где многое подбирали, а многое выбрасывали, сжигали, уничтожали, и теперь наши души ожесточились. Поэтому мы берем мотыгу или хорошие вилы и пренебрежительно бросаем их на землю, причем так, чтобы они по возможности сломались, а мы окончательно и бесповоротно избежали бы позорного соблазна забрать их себе.
Наконец мы покинули эти злосчастные хибары и подошли к каким-то домам. Судя по многим признакам, эти дома были покинуты не более часа тому назад. Кровати остались застеленными — крестьяне не успели взять с собой даже одеяла, в очагах еще теплился огонь, куры как ни в чем не бывало по-прежнему копались в мусорных кучах, то и дело затевая драки и с отчаянным кудахтаньем гоняясь друг за другом. Собаки недоверчиво принюхивались к нам, начинали лаять, потом умолкали. Хозяйственные инструменты валялись прямо на земле — видимо, были брошены посреди работы, а царившая вокруг тишина выражала, казалось, скорее удивление и недоумение, чем страх и ужас: будто еще не все пропало, вроде все еще образуется.
Посреди одного двора невозмутимо стоял осел, на спине его громоздилась груда тюфяков, простыней, одеял, свисавших по бокам до самой земли. Погрузка, наверное, шла в страшной панике: «Скорее! Они уже тут, рядом!» — и была прервана криком: «Бросайте все к дьяволу! Спасайтесь!»
На огороде рядом с соседним двором рос великолепный, тщательно окученный картофель. Взрыхленная земля и яркая зелень грядок, казалось, звали людей быстрее возвратиться домой и заняться только одним делом — растить этот прекрасный картофель. Две овцы, привязанные в углу двора, шарахались из стороны в сторону, обезумев от страха (позднее я видел их еще раз, жалобно блеявших в кузове нашего грузовика). А у дверного порога валялся перевернутый водяной насос, из которого все еще выливалась вода, образовавшая две лужи — одну во дворе, а другую в доме. Сразу за этим двором шло вспаханное поле, а затем уже начиналась собственно деревня.
Едва мы вышли на тропу, ведущую к деревне, как увидели верблюда и осла, нагруженных домашним скарбом. Верблюд был привязан длинной веревкой к седлу осла, с превеликим удовольствием поедавшего пышную траву под акациями. Временами осел уходил куда-то в сторону, совершенно не обращая внимания на своего сотоварища по веревке, который испуганно вытягивал шею с маленькой головой и тащил осла назад, сердито фыркая и издавая резкий запах вонючего пота. При виде нашего «джипа» он вознамерился дать деру, но не тут-то было — помешала веревка, привязанная к седлу осла. Верблюд тщетно дергал ее, отчаянно пытаясь вырваться, осел же, полностью проигнорировав верблюжью панику, даже не обернулся и продолжал с аппетитом уплетать траву. Один из наших солдат — его звали Шаул — выпрыгнул из машины, подбежал к верблюду и начал что-то говорить, успокаивающе поглаживая прикладом винтовки по изогнутой назад длинной шее. Верблюд, услышав, видимо, нечто знакомое, принялся ворчать, как бы жалуясь Шаулу, и уже готов был согнуть колени передних ног, как вдруг из густых зарослей появился человек и, просяще вытянув вперед руки, пошел нам навстречу. Это был старик араб с короткой седой бородой.
— Йя хаваджа — о, господин! — воскликнул он, продолжая идти с вытянутыми руками.
Шаул вскинул винтовку, направив ее на старика, и закричал нам:
— Смотрите, кто пожаловал!
— Йя хаваджа, — горестно повторял старик. Вид у него был несчастный. — Аллах воздаст тебе…
— Пошел отсюда! — крикнул Шаул и, щелкнув затвором, загнал патрон в патронник.
— Йя хаваджа, — причитал старик, попеременно протягивая то одну, то другую руку, показывая на верблюда и тяжело дыша — больше от
