Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов
Ох, эти безлюдные молчаливые деревни!.. Знаю, какие они молчаливые! Приходит время, и они начинают кричать. Идешь по такой деревне и непонятно каким образом ощущаешь, что кто-то следит за тобой молча и неотступно, словно у этих стен, дворов, переулков есть глаза. А кругом гнетущая, опустошающая тишина — на сердце тяжко становится. И вот, совершенно неожиданно, в полдень или с наступлением сумерек, эта деревня, еще совсем недавно представлявшая собой скопище покинутых и сиротливо угрюмых домов и хижин, один вид которых наводит жуткое уныние, эта деревня, большая и мрачная, как бы оживает. И тебе невесть откуда слышится песня о делах человеческих и плодах, ими приносимых, и о внезапном сокрушительном бедствии, постигшем людей, живших и трудившихся здесь, бедствии, оставившем вокруг страшные следы, подобные проклятию, застывшему на устах. И это вызывает жуткий страх. Бог мой, какой же страх начинает наводить на тебя эта деревня! Кажется, будто какое-то сияние вспыхивает то здесь, то там — это, наверное, явился бог мести, взывающий к расплате!..
Да, эти безлюдные деревни… Нет ли в этом и твоей вины? Ведь еще вчера нечто подобное казалось совершенно невероятным. Сегодня же вчерашние ценности умерли, оставив после себя длинные тени, которые беззвучно вопрошают или, пожалуй, выражают сомнение: здесь что-то не то, явно не то. Это сомнение оставляет неприятное чувство, как после раздражающей и бередящей душу встречи с нищим или отвратительным уродом, о которой хочется поскорее забыть.
Но обратим свой гневный взор вновь к деревне, — как ее там называют? — что лежит перед нами…
III
Пришел наконец приказ приступить к операции. Наше отделение должно было открыть огонь по ближайшим домам, второе отделение, совершающее обход с тыла, ведет огонь в своем секторе, третье овладевает центром деревни. Сразу же затрещал пулемет, дав несколько очередей неизвестно зачем, просто так, как бы для развлечения — кому это повредит? Сначала пули прошлись по дому с оштукатуренными стенами (штукатурка с голубоватым оттенком, как обычно у арабов) и зелеными ставнями на окнах, прошили высокий глиняный дом; затем устремились вдоль какого-то грязного переулка, огонь метался по глиняным оградам и между деревьев, верхушки которых обильно поливало своими лучами солнце.
На сей раз все было совсем не так, как раньше в подобных ситуациях: тогда пулемет, открыв огонь, сразу же развевал все прежние страхи, но порождал новый и более основательный — вот оно, начинается по-настоящему, — и тобой овладевало какое-то бесшабашное опьянение.
После небольшой паузы мы вновь открыли стрельбу. Ни звука в ответ. Пули со свистом прорезали воздух, оставляя за собой едва заметный след. Затем сразу же наступило тяжкое безмолвие.
Командир отделения Моше поднял к глазам бинокль и стал обозревать местность перед нами.
— Неплохо сработано, мы застали их врасплох. Ну-ка стрельни немного правее, вон по тем домам. Эй, арабы, доброе утро, евреи пришли к вам в деревню, — сказал он с видимым удовлетворением.
Мы лежали на животах, с интересом следя за разыгравшимся спектаклем, оживленно обсуждая действия пулеметчика Габи и восхищаясь мужеством командира. Одновременно наблюдали за местностью — может быть, и на нашу долю выпадет, чем поживиться. Уже была слышна стрельба, которая велась отделением, действовавшим с тыла. Таким образом деревня оказалась под так называемым перекрестным огнем. Ну и дела!
— Надо немного пощекотать их там, у пупка, ха-ха! — сказал кто-то…
И тут, совершенно неожиданно, мне вспомнилось, как нечто подобное происходило у нас дома еще совсем недавно, да и в более далекие времена, и даже очень давно, в дни детства, когда я еще был ребенком. Вдруг начиналась пальба со стороны границы или где-то за садами, а может быть, с холмов на горизонте. Иногда это происходило ночью, а иногда на рассвете. Сразу же все огни в селении погасали. Возникало тревожное ощущение приближения чего-то страшного и очень опасного. В окно были видны чьи-то тени, бегущие вниз по улице с винтовками за плечами. Все напряженно прислушивались. Раздавались взволнованные голоса, кто-то призывал сохранять спокойствие… И тут же в моем воображении явственно возникли картины того, что сейчас может твориться в этой деревне. Например, в доме с зелеными ставнями, покрытом голубоватой штукатуркой, кто-то вскакивает в тревоге с места, оставив дело, которым занимался; а в глиняной хибаре люди бросают начатую трапезу; один из живущих в тех домишках справа восклицает: «Стреляют!» — и все вокруг умолкают, охваченные ужасом; а там перепуганная до смерти мать, прижав руку к груди — больно защемило, — выбегает во двор, чтобы собрать и увести играющих детей. Мне представляется, как во всей деревне воцаряется мертвая тишина и каждый молится про себя: «Господи, пронеси! Хоть бы нас не тронули!» И нет человека, у которого в такой момент не билось бы отчаянно сердце в страхе перед приближающейся опасностью. Но ведь надо что-то срочно предпринять! А кругом отчаянно свистят пули, неотвратимо возвещающие: операция началась!
— Хорошо бы сейчас трахнуть по ним из миномета, — сказал Шмуэлик, охваченный воинственным пылом; казалось, он уже слышит вой летящей мины, вот-вот она взорвется с грохотом, взметнув столб пыли и дыма.
Но командир не удостоил его ответом — лишь слегка сдвинул брови и покачал головой, отклонив тем самым предложение Шмуэлика. Тот, однако, не успокоился, выпросил бинокль и, приставив его к глазам, стал крутить регулятор.
— Ничего не видать, — сказал он, — кончится тем, что мы войдем в пустую деревню!
— Дай-ка сюда бинокль! — ответил ему Моше, ничего более не добавив.
Обхватив руками колени, Шмуэлик посмотрел вокруг, ища, видимо, более обходительного собеседника.
— Эй, Габи! — воскликнул он вдруг.
— Чего тебе? — спросил Габи.
— Да ничего, жалко, что Ривочки нет рядом.
— Понадобилась тебе?
— Еще как!
И он провел рукой в воздухе, будто лаская чью-то нежную шею; потом бережно вытащил грязными пальцами сигарету из пачки, зажег ее и с задумчивым выражением глубоко затянулся, выдохнув клуб дыма.
— Добро пожаловать! — вдруг произнес по-арабски Шмуэлик, когда дым от сигареты рассеялся. — Смотрите туда! Они бегут! — кричал он, показывая рукой в сторону холма, у подножия которого раскинулись густые сады.
Сильно пересеченная местность затрудняла видимость. Наконец мы заметили несколько бегущих фигур, быстро исчезнувших в кустах.
— Уже убегают. Так быстро, не отстреливаясь?
— Можешь быть уверен —
