Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов
— Пуля из английской винтовки прикончила бы его сразу на месте. Очень мощное оружие.
— Но ведь я стрелял с такого близкого расстояния!
— Я однажды стрелял в осла сзади, и он сразу же свалился.
— Удивительно, — присоединился к беседе третий, — верблюду, например, достаточно одной-двух пуль — и он падает. Запрокидывает голову назад и готов. Почему же с ослом не так?..
Солдат, который периодически пытался что-то спеть, вновь затянул свои полкуплета. Кто-то поддержал его неожиданно громким голосом. Командир отделения Моше повернулся к нему:
— Не дери глотку, лежи спокойно.
Затем он слегка приподнялся, опершись на локоть, посмотрел вокруг, потом на часы:
— Что они там себе думают, когда же начнем?
— А чем тебе плохо здесь? — возразил ему один из дремавших солдат, не открывая глаз.
— Я бы вообще организовал все по-другому, — проговорил Моше, приподнялся и сел. Сорвав стебелек и действуя им как указкой, он показал куда-то вперед: — Я бы установил там мины.
Никто ничего на это не ответил, а командир загорелся:
— Красиво бы получилось, посмотрите. В той стороне деревня — туда они не смогут побежать. Куда же им деться? Конечно, туда, где мы установили мины-ловушки. Один арабуш[11] проберется, а десять останутся лежать. Остальные сразу изменят направление и побегут сюда, к нам, прямо на пулемет, тут им и крышка!
— Правильно! — вдруг вставил дремавший. — Что же мешает?
— А я знаю! Там, наверху, видно, решили быть вегетарианцами: выселить отсюда арабов, и все. Завтра они возвратятся, а послезавтра снова будем их выселять. В конце концов заключим с ними договор: три дня они в деревне, а три дня на холмах. Все зависит от того, кому надоест раньше.
— Но это уже не война, а детская игра, — высказал свое мнение дремавший солдат, сладко потянувшись. У паренька были рыжеватые усики и красивая шевелюра, вокруг шеи небрежно повязан красный шелковый платок — для красоты. По всему было видно, что еще несколько месяцев тому назад мама сильно ругала его, когда он поздно возвращался домой.
— Где же былые дни? — воскликнул Габи, очень худой парень, из тех, кто вырос на этой земле. На носу веснушки, волосы не причесаны, с неумытым лицом. У таких никогда не проходит окончательно насморк, и они энергично борются с ним с помощью пальцев и рукава. Они всегда заняты каким-либо мотором или механизмом — на этот раз то был пулемет.
Задав вопрос, Габи сделал рукой движение, будто отбросил что-то назад. Его слова намекали на совсем недавние события, максимум двухмесячной давности. Тогда мы тоже лежали, притаившись в тени кактусов. Но тишина, стоявшая там, была иной, не такой, как здесь: мы остерегались малейшего звука, способного выдать наше присутствие, боялись преждевременно раскрыть задуманную операцию. И не было никого, кто смог бы поручиться (хотя бы для того, чтобы просто успокоить), что судьба не отвернется от нас и на этот раз. Нынешняя же тишина перед предстоящей операцией была какой-то унизительной, постыдной. Теперь судьба вроде смеялась над нами. Конечно, хорошо сидеть здесь сейчас и говорить небрежно: «Где же былые дни?..», что фактически означает: «Да, прошли хорошие времена». Кого могут тронуть эти слова? За ними все услышали лишь один простой вопрос: «Когда же оно кончится — это сидячее безделье?»
Именно эта мысль нашла немедленное отражение во взглядах, устремленных на командира. Но вот беда: он невозмутимо лежал на траве, жуя галету и щурясь от слепящего солнца. Так что наши выразительные взгляды пропали даром. Стало ясно, что срочного ничего нет. И еще стало ясно, что жизнь так или иначе продолжается, и кому повезло, тот лежит себе на спине и наслаждается ею. А кому не повезло, тому никто ничего не должен. Тот забыт, и его как будто вообще не было.
А между тем стоял такой прекрасный день. И как хороша была эта долина перед нами! Вдруг нам всем страстно захотелось спуститься туда. Мы смотрели на нее, как бы прицениваясь. Так смотрят на молодую кобылицу, когда собираются ее купить.
— Сколько здесь дунамов?[12] — спросил Габи.
— Добрых несколько тысяч, и земля отличная, — послышался ответ.
И тут со всех сторон посыпались необыкновенно щедрые предположения насчет количества здешней земли и ее качества. Разгорелись споры, в которых каждый выдавал себя за крупного знатока. Вспомнили о тяжелых и не пропускающих влагу почвах, попутно коснулись проблем дренажа и орошения. Кто-то даже предположил, что здесь поблизости есть болото и на нем утки. А на них ведь можно охотиться! Ощиплешь утку — и на вертел. А если еще кофе заварить да девочек привести! Распевай себе песни и радуйся жизни…
А внизу под нами расстилалась земля, поделенная на участки, какой больше, какой меньше. Их отделяли друг от друга низкие загородки. Там и сям выделялись лужайки с темно-зеленой травой, росли деревья с округлыми кронами, ярко желтели какие-то цветы. Некоторые участки были уже вспаханы. От всей долины веяло необыкновенным покоем — ни души вокруг. Налитая живительными соками земля грелась на солнце после дождя, переливаясь многообразием красок: синей, желтой, коричневой, зеленой, даже полутонами. Казалось, тучная почва безмолвно тянется навстречу золотому свету.
— Черт бы побрал их всех! — воскликнул вдруг Габи. — Какими прекрасными землями они владеют!
— Владели! — поправил радист. — Все это теперь наше!
— За такое место наши люди дрались бы, не щадя живота своего, — сказал Габи. — А эти убегут. Даже не попытаются постоять за себя.
— Оставь в покое этих арабушей, это же не люди, — ответил радист.
— Вот что я скажу тебе, — заявил Габи. — Видишь, как у них здесь хорошо сейчас? Так вот, у нас, когда придем сюда, станет в тысячу раз лучше. Уж будь спокоен!
— Еще бы! В прежние времена наши старики костьми полегли бы ради такой земли. А теперь мы ее возьмем просто так! — сказал радист и пошел к своему аппарату.
Солнце поднималось все выше над долиной. Не знаю почему, но я вдруг остро ощутил чувство одиночества. Наверное, лучше всего было бы поскорее покинуть это место и отправиться домой. Всякие там боевые действия, операции, задания — как это все осточертело! И все эти нищие арабы, пробирающиеся сюда через границу, чтобы отогреться душой в своих деревнях, и они тоже надоели! Надоели — дальше некуда! Какое нам дело до них? Что нам, молодым и жадным до жизни,
