Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
Но одновременно этот праздник становится для Робеспьера поворотным политическим моментом. После голосования день спустя за декрет 22 прериаля (10 июня 1794), усиливавший полномочия революционного трибунала, его противники в Конвенте начинают подрывать его нравственный авторитет. Они пользуются праздником Верховного Существа для осуждения его властолюбия, подхватывая аргументы жирондистов против «жреца Робеспьера». 17 июня председатель Комитета общей безопасности Вадье использует как предлог доклад о секте милленариев Катрин Тео, парижской прорицательницы, прозванной ее адептами Богоматерью, чтобы полунамеками осудить религиозную мораль Неподкупного. Он проводит мысль, что государственный деизм неминуемо подпитывает фанатизм. Против этого выступает – безуспешно – Робеспьер в своей последней речи в Конвенте, произнесенной 8 термидора (26 июля 1794):
«Все ополчились против меня и против носителей тех же принципов. Преодолевая пренебрежение и противоречия многих, я предложил вам великие принципы, высеченные в ваших сердцах и разгромившие заговоры атеистов-контрреволюционеров. ‹…› Мой разум – не сердце – вот-вот усомнится в той добродетельной Республике, план которой я для себя наметил».
После казни Робеспьера и его друзей 10 термидора II года (28 июля 1794) праздник Верховного Существа используется уже для оправдания уничтожения «тирана». Параллельно с мифом о «кровопийце» и о «диктаторе» рисуется фигура «Первосвященника Робеспьера». С целью побороть его политическое влияние его обвиняют в желании учредить новую религию, чтобы сделаться ее великим жрецом, как доказывает в Якобинском клубе 3 августа Дюбуа-Крансе: «Лицемер задолго до Революции, он старался собрать обломки кровавой религии, чтобы стать, как Кромвель, опорой фанатиков».
Робеспьер никогда не был «великим жрецом» Революции, каким критики его рисуют даже сегодня. Если, подобно многим своим современникам, он сознательно вписывает свою политическую деятельность в мессианскую перспективу, его размышления о месте религии в обществе направлены прежде всего на поиск решения совершенно конкретной политической задачи: прекратить религиозные конфликты, раздирающие общество. Робеспьер отыскивает институциональный компромисс, который стал бы преградой как для фанатизма священников, так и для фанатизма атеистов. Это приводит его весной 1794 года к решению в виде государственного деизма, который был бы не новой религией, а нравственной рам- кой для всех философских и религиозных позиций, кроме атеизма, который он считает совершенно антиобщественным направлением мысли. После неудачи этого политического проекта примирения верований религиозный конфликт продолжается еще более шести лет, пока его постепенно не отрегулирует первый консул Бонапарт. Последний, провозглашая свободу совести, устанавливает режим культов под эгидой государства, вытекающий из гражданского статуса духовенства, распространенного на все конфессии. В 1905 году Третья республика прекращает режим конкордата и делает выбор в пользу полной нейтральности государства в религиозных делах. Зато Соединенные Штаты, утвердив после Гражданской войны девиз «На Бога уповаем» на своих денежных купюрах, невольно увековечили робеспьерский идеал государственного деизма как коллективной морали многоконфессионального общества.
10
Робеспьер перед вызовом равенства и социальной политики
Жан-Пьер Жессен
В конце июля 1791 года близится завершение полномочий Учредительного собрания, но бегство короля, расстрел на Марсовом поле и раскол якобинцев ставят под угрозу национальное единство. Максимилиан Робеспьер уже признан важным оратором Национального собрания и прославился в обществе; одновременно на него яростно нападают те, кто, подобно Лафайету и фейянам, бывшим якобинцам, покинувшим клуб, стремится любой ценой укрепить порядок и конституционную монархию. Он публикует им в ответ «Обращение к французам», где великолепно объясняет тесную взаимосвязь политических и общественных измерений своей позиции:
«…Я думал, что все декреты Национального собрания и по меньшей мере все мои суждения обязательно должны проистекать из двойного принципа, к которому можно свести Декларацию прав человека и гражданина: равенство прав и суверенитет нации. Я считал, что равенство прав должно распространяться на всех граждан. Я считал, что нация включает также трудящийся класс и всех без различия в состоянии. Я знал, что ставшие первыми жертвами человеческих несправедливостей не могут быть отчуждены от заботы тех, кто послан их исправить; я знал, что был их представителем, по крайней мере в той же степени, что и остальных; и если от меня требуется признание, то я пекся об их интересах из того властного чувства, что влечет нас к слабым и всегда связывало меня с несчастными, как и из осознания своего долга» [1].
В этом соединении важнейших принципов заключена вся актуальность Робеспьера. К ним относится прежде всего стремление к равенству и занятию политикой в качестве народного представителя. Можно ли тем не менее говорить о социальной политике Робеспьера?
Первые социально-политические шаги
Период обучения, адвокатская деятельность и кампания выборов в Генеральные штаты освещены в других главах [2], я же ограничусь необходимыми подробностями об Учредительном собрании. Часто подчеркивают, что Робеспьер черпал вдохновение у Руссо. Безусловно, его «Об общественном договоре» и «О причинах неравенства» много значили для молодого ученика коллежа Людовика Великого. Но для него, как и для других представителей его поколения, чтение философов не обязательно означало одобрение принципов «уравнительной свободы», как принадлежность к средней буржуазии провинциального города и успешные первые шаги в карьере адвоката не всегда предполагали социальную отзывчивость, даже если – как предполагает Питер Макфи – нестабильность в семье могла повлиять при работе над смелой речью в Академии Арраса 27 апреля 1786 года в пользу признания прав незаконнорожденных детей. Но опыт неравенства, приобретенный адвокатом Робеспьером, значил, без сомнения, гораздо больше. Особенно значимы были два дела: Детёфа – деревенского жителя, судившегося с аббатством Аншен (близ Дуэ) и с одним из его монахов, и Дюпона – солдата, осужденного за дезертирство, томившегося в тюрьме и лишенного наследства совместными ухищрениями его семьи, эшевенов Эдена и различных юристов [3]. В обоих случаях аррасский адвокат сталкивается с вопиющей несправедливостью в отношении беззащитного человека, со сговором различных институтов общества привилегий и с трудностями при пересмотре наказания, усиливающими ощущение произвола. Все это укрепляет убежденность Робеспьера в необходимости радикального преобразования институтов и во взаимосвязи между абстрактными природными и социальными правами. Противостоя своим коллегам, молодой адвокат по-новому видит свой долг при подготовке к выборам в Генеральные штаты. Разворачиваются три сражения. Первое – со Штатами Артуа и его эшевенами, стремящимися контролировать представительство, монополизировав привилегии. Разоблачая эти «фантомы» провинциальных Штатов, Робеспьер уже бичует положение в обществе и политику в отношении народа: «Большинство людей, живущих в наших городах и деревнях, унижено бедностью до той последней степени убогости, когда человек поглощен только поддержанием своего существования и не способен ни думать о причинах своих бед, ни осознавать данные ему природой права» [4]. Второе испытание – составление наказов для скромной гильдии городских чеботарей, завершающий параграф которых имеет громкое политическое звучание, так как обращен против муниципальных чиновников, которые должны быть «всего лишь людьми и уполномоченными народа», который они презирают [5]. Наконец, третий этап – избрание депутатом. Конкуренция высока как при назначении избранников от Арраса, так и при выборах восьми депутатов от провинции. В конечном счете после выигранной в последний момент «битвы» в городе Робеспьер обязан своим назначением депутатом от Арраса 5-го ранга поддержке делегатов от деревень. Отметим, что речи, тексты и само избрание адвоката знаменуют его разрыв с большей частью статусной провинциальной элиты, с профессиональными и культурными кругами которой он раньше имел дело и которая теперь считает его ренегатом. Неудивительно, что в Версале он селится вместе с коллегами-фермерами.
Примечательно, что в первый год работы Учредительного собрания Робеспьер постоянно увязывает воедино социальную проблематику и политику. Прежде всего это касается темы гражданской позиции: при любой возможности, часто в одиночку, он борется с цензовым голосованием, защищая идею, что правом избирать и быть избранным должны обладать все мужчины, включая бедняков. Мы видим эту последовательность при анализе коллективных движений во время становления нового порядка.
