Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
«По какому праву смеют они нарушать свободу вероисповедания во имя свободы и нападать на фанатизм с позиций нового фанатизма? ‹…› Они осуждают священников за служение мессы! Если им станут мешать, они будут служить ее дольше. Тот, кто хочет им помешать, больший фанатик, чем тот, кто служит мессу».
Робеспьер высмеивает тех, кто хочет «прицепить бубенцы безумцев к самому скипетру философии». У этого нового фанатизма есть имя: это атеизм, которому Робеспьер противопоставляет необходимый деизм, гарантию социального мира и практики гражданских добродетелей:
«Атеизм аристократичен. Идея Великого Существа, заботящегося об угнетенной невинности и карающего торжествующее зло, присуща народу. ‹…› Если бы Бога не было, его стоило бы выдумать[32] … это чувствуют Европа и весь мир, это чувствует французский народ. Этому народу не дороги ни священники, ни суеверие, ни религиозные церемонии; он привержен только культу как таковому, то есть идее некоей непостижимой силы, страха перед злодеянием и поддержки добродетели, ее он готов чтить, кляня несправедливость и торжество злодейства».
8 фримера (28 ноября 1793) Робеспьер объявляет якобинцам, что готовится поставить на голосование закон против злоупотреблений при искоренении христианства: «Национальный конвент подтвердит свободу вероисповедания, запретит фанатизм и накажет за бунт». Его наступление в Конвенте начинается 15 фримера (5 декабря 1793) с чтения от имени Комитета общественного спасения проекта «Ответа на манифест королей, объединившихся против Республики»:
«Ваши хозяева говорят вам, что французская нация запретила все религии, что она заменила культ Божества культом нескольких людей. Они рисуют вам нас народом-идолопоклонником или безумцем. Они лгут: французский народ и его представители уважают свободу всех вероисповеданий и ни одно из них не запрещают. Они чтят добродетель мучеников человечества, не допуская пристрастности и идолопоклонства. Они отвергают нетерпимость и гонения под любым предлогом. Они осуждают нелепости лжефилософии, безумие суеверия и преступления фанатизма».
Затем он снова берет слово для осуждения маневров «агентов заграницы», требующих разоблачения наряду с немедленным прекращением антикатолических преследований. Конвент прислушивается к его доводам и поручает ему разработать декрет о свободе вероисповедания, который он вносит уже назавтра, 16 фримера (6 декабря 1793). Декрет немедленно принимается. Он содержит запрет «любого насилия и угроз, противоречащих свободе вероисповедания», но подтверждает уже принятые репрессивные меры против неприсягнувших священников, включающие смертную казнь. Главная цель этого декрета – улучшить положение конституционных священников, которых Робеспьер намерен защитить, как он уже объяснял якобинцам 8 фримера (28 ноября 1793): «Есть священники-философы с чистыми намерениями; они имеют право на уважение сограждан и на защиту республиканских властей». Позже, 26 фримера (16 декабря 1793), он требует, чтобы на духовенство не распространялось наказание в виде исключения из Якобинского клуба, применяемое к иностранцам, знати и банкирам. Он напоминает, что «среди низшего духовенства есть преданные Республике люди, непрерывно приносящие ей жертвы». Но вопреки выступлениям Робеспьера католики, протестанты и иудеи продолжают подвергаться запугиваниям и ограничениям свободы отправления их культов, чаще всего под предлогом опасности для общественного порядка, как в Париже, так и в провинции. Придется ждать весны 1794 года, чтобы обрести подобие религиозной свободы, но и тогда конституционные священники, единственные, кто служит с разрешения закона, редко располагают материальными возможностями для отправления культа.
Миротворческий идеал праздника Верховного Существа
Борьба Робеспьера за свободу вероисповедания неотделима от борьбы против фракций, которую он ведет с осени 1793 года – сначала для устранения эбертистов, потом, в марте–апреле 1794-го – «снисходительных». Эту борьбу он затевает 22 фримера (12 декабря 1793) в Якобинском клубе, обрушиваясь на другого депутата-монтаньяра, открытого атеиста Анахарсиса Клоотса, француза прусского происхождения. Робеспьер представляет его одним из главных агентов «заграничного заговора», «подстрекателем движения против культов». Будучи бывшим аристократом, «барон Клоотс» оказывается, кроме того, прекрасным воплощением аристократического атеизма. Так осуждение «прискорбных религиозных ссор» становится одним из ключевых элементов речей, произносимых Робеспьером в Конвенте и Якобинском клубе против маневров «фракций». Он прибегает к нему, в частности, в своей знаменитой речи 17 плювиоза II года (5 февраля 1794) о «терроре и добродетели»: «Проповедь атеизма – всего лишь способ оправдать суеверие и обвинить философию; война, объявленная божеству, – всего лишь отвлечение, идущее на пользу монархии».
Сразу после уничтожения «фракций» Робеспьер приступает к продвижению чрезвычайного порядка во всей его суровости, в частности в юридическом плане. Однако он хочет придать ему более добродетельный характер, чтобы избежать злоупотреблений, из которых могли бы извлечь выгоду враги Революции. Робеспьер твердо убежден, что здравая и разумная религиозная практика должна побудить граждан лучше соблюдать законы и полностью поддерживать республиканский строй. Поэтому долг Конвента – подставить плечо государственному деизму, служащему нравственным ориентиром для всех французов, каким бы ни было их вероисповедание. Таков смысл его речи «Об отношении религиозных и моральных идей к республиканским принципам и о национальных праздниках»[33], произнесенной в Конвенте 18 флореаля II года (7 мая 1794). Осудив в очередной раз «фанатичных миссионеров атеизма», Робеспьер, как и положено верному последователю Руссо [2], превозносит общественные достоинства веры в Верховное Существо, создателя человечества:
«Идея Верховного Существа и бессмертия души – это постоянный призыв к справедливости; она социальная и республиканская. ‹…› Недостаточный авторитет человека дополняется религиозным чувством, поселяющим в душах представление о требованиях морали, исходящих от превосходящей человека силы».
Но, вопреки последующим утверждениям его хулителей, Робеспьер не намерен учреждать «культ» Верховного Существа в институциональном смысле слова. Он всего лишь хочет распространять республиканскую религиозную мораль и не замышляет создавать новое духовенство, которое склоняло бы души в его пользу:
«Властолюбивые священники, не ждите, что мы станем трудиться для восстановления вашей власти; такое было бы даже превыше наших сил. Вы сами покончили с собой, и возврат к нравственной жизни возможен для вас не более, чем к физическому существованию. И к тому же как соотносятся священники и Бог? Священники для морали то же, что шарлатаны для медицины. Насколько Бог природы отличается от Бога священников! ‹…› Истинный священник Верховного Существа – это сама Природа; его храм – вселенная; его культ – добродетель; его праздники – радость многочисленного народа, собравшегося пред его очами для укрепления сладостных уз всеобщего братства и для вознесения ему чистосердечных почестей».
Но это отторжение священников не означает, что Робеспьер – абсолютный антиклерикал: он ничуть не намерен обрушиваться на законопослушных пастырей, которые могут продолжать служение в частной сфере. Католики, протестанты, иудеи и деисты всех направлений должны при этом разделять общую мораль, «которая была бы самым нежным звеном братства и самым могучим средством перерождения». Робеспьер предлагает Конвенту проголосовать за декрет, по которому французский народ признавал бы «существование Верховного Существа и бессмертие души». Декрет также предписывает организацию большого национального праздника Верховного Существа 20 прериаля (8 июня 1794). Наконец, он подтверждает принцип свободы вероисповедания, опять-таки при условии соблюдения общественного порядка. Конвент без промедления утверждает этот декрет.
В Париже празднество в честь Верховного Существа ставит художник Давид, надзирающий за возведением декораций. Музыку гимна на слова Теодора Дезорга сочиняет композитор Жозеф Госсек. Робеспьер, выбранный 4 июня председателем Конвента, выступает главным действующим лицом всей церемонии. Прежде чем процессия депутатов направится к рукотворной горе на Марсовом поле, он поджигает чучело атеизма, место которого занимает аллегория мудрости – добродетели,
