Робеспьер. Портрет на фоне гильотины - Филипп Бурден
Играют роль и два других важных направления, отраженные в этой книге: образование и колониальный вопрос. По первому из двух не вызывает сомнения, что, призывая в январе 1793 года [17] к прогрессу в народном образовании, а потом, в июле, называя своим план погибшего Лепелетье, член Конвента защищает ту идею, что всеобщее начальное образование представляет собой решающий элемент равноправия. По колониальному вопросу взгляды Робеспьера, конечно, не так тверды ввиду его меньшей личной вовлеченности и политических и международных соображений; однако с 1791 года он распространяет на колонии всю полноту гражданских прав, а позже, после некоторых колебаний, выступит в феврале 1794 году и за отмену рабства.
Обратим внимание на слабости и упущения в его выступлениях на социальные и экономические темы, начиная с недостаточного внимания к организации труда, конкретным экономическим решениям и финансовым вопросам. В этой области его занимают прежде всего политические последствия принимаемых решений. Например, в одном из своих редких выступлений по бюджету он поддерживает финансирование культов, без которого, по его мнению, пострадает свобода совести, а расходы лягут на бедных, обеспечивая богачам и контрреволюционерам способы давления [18]. Тем не менее при некотором равнодушии к финансовыми темам он активно выступает за прогрессивный налог, повышающийся в зависимости от богатства налогоплательщика, как за меру выравнивания; при этом практическое применение налога Робеспьера как будто не занимает [19]. Вопрос положения женщин тоже не входит в круг его интересов за пределами проблемы бедности как таковой и помощи солдатским вдовам. Кстати, его выступления в Учредительном собрании в защиту крестьян от сеньоров не имеют продолжения в виде интереса к крестьянскому вопросу. Даже поддержка им поземельных законов, то есть интересов мелкого крестьянства, прославленная Бабёфом и обширной историографической традицией, формулируется туманно. Он не только примыкает к сторонникам собственности, способствуя утверждению Конвентом 18 марта 1793 года смертной казни для пропагандистов «аграрного закона», то есть общего раздела земель, но и не выступает за ограничение эксплуатации; карается только спекулятивное злоупотребление плодами земли [20]. Фактически на первом месте оказывается вопрос доступа к продовольствию.
Писать о нем отдельно не значит изолировать его от всего революционного процесса, наоборот, так можно лучше разобраться с социальной политикой Робеспьера. По этому вопросу историки разделились: Луи Блан славит программу «нравственного, интеллектуального и социального освобождения народных масс», Альбер Матьез признает подлинную социальную политику «критика экономического либерализма», в трудах Жоржа Лефевра и Жана Массе́на говорится о релятивизации буржуазной политики, Флоранс Готье открывает настоящий проект народной политэкономии, а Жан-Пьер Гросс – свой вариант, социальную рыночную экономику; недавно Доминик Маргераз и Филипп Минар написали об оригинальной экономической релятивизации отношения Робеспьера к рынку [21]. Не имея возможности раскрыть всю тему, остановимся на двух выразительных позициях. Первая вытекает из хлебных бунтов в феврале 1792 года. Убийство мэра Этампа Симонно, защитника свободы торговли, подведомственными ему людьми, желание бриссотинцев прославить героизм этого выборного лица, погибшего на посту, и, наоборот, петиция 40 окрестных коммун, составленная кюре Мошама, Доливье, предоставляют Робеспьеру возможность подтвердить свою убежденность по этому щекотливому вопросу. Отвергая проект официального чествования Симонно, он разрушает логику, по которой «народ предстает необузданным чудовищем, всегда готовым разорвать на куски приличных людей, если не держать его на цепи и не забывать время от времени расстреливать» [22]‚ и возмущается законодателем, готовым превозносить антигероя, «считающегося алчным спекулянтом» [23]. Наконец, он помещает в номере Le Défenseur de la Constitution от 3 июня обращение, согласно которому нищета и тщетность законов военного времени освобождают народ от вины. После нескольких месяцев политической борьбы, которую Робеспьер ведет как вдохновитель якобинцев, а потом как избранный от Парижа депутат Конвента, в ноябре 1792 года на первый план выходит продовольственный вопрос, который сопровождают большие дебаты в Конвенте. В связи с этим жирондистское большинство отстаивает полную свободу торговли. 2 декабря Робеспьер произносит им в ответ одну из своих важнейших речей [24]. В ней он методично разворачивает аргументацию по четырем темам:
1. Прежде всего, в такой обласканной природой стране, как Франция, голод может случиться только из-за плохих законов и плохого управления Учредительного собрания, продолжающих «бесконечную свободу торговли», как при Старом порядке.
2. Текущие трудности объясняются, с точки зрения Робеспьера, двумя фундаментальными ошибками: отношением к «необходимым для жизни продуктам как к обычному товару», когда не делается никакой разницы «между внутренней торговлей и продажей индиго»; отношением к «грозовым обстоятельствам» Революции как к «заурядности». Жизнь не может служить объектом банального торга, ибо «необходимые для жизни продукты так же священны, как сама жизнь».
3. Отсюда – ключевой довод, структурирующий всю социальную политику Робеспьера, он приводится здесь почти полностью:
«Первый общественный закон – тот, что гарантирует всем членам общества средства существования; ему подчинены все остальные; собственность учреждена и гарантирована только для его закрепления; собственность нужна прежде всего для того, чтобы жить. ‹…› Только излишек является индивидуальной собственностью, им и занимается предприимчивый торговец. Любая корыстная спекуляция, которой я занимаюсь в ущерб жизни мне подобных, – это не торговля, а разбой и братоубийство. ‹…› Поэтому задача состоит в том, чтобы обеспечить всем членам общества пользование частью плодов земли, необходимой для их существования, а собственникам и земледельцам – стоимость их предприимчивости; избыток поступает в свободную торговлю».
4. Из этого логически вытекает политика: достаточно обеспечить оборот продовольствия, чтобы избежать «закупорки», борясь с тайниками (запасами, перевозкой), с неограниченной свободой (предполагающей такие злоупотребления, как монополия и спекуляция), с безнаказанностью (спекулянтов – «убийц народа»); последующее утверждение и применение закона, препятствующего «действиям сильных против прав и нужд самых слабых», и необходимость доверять народу, чтобы «принудить людей к честности».
Как относиться к этому политическому рецепту? Прежде всего, как предлагают Доминик Маргераз и Филипп Минар, можно отметить, что здесь возрождаются прежние практики гарантированного снабжения; речь идет не столько о способах производства и сбыта, сколько о карах за эксцессы, связанные с алчностью и безнравственностью спекулянтов, отсюда суровое суждение: «Не было показано, что упоминания права на существование достаточно для образования альтернативной политической экономии. ‹…› Народная политэкономия, которую приписывает Робеспьеру Флоранс Готье, остается химерой, основанной на высказывании, вырванном из контекста» [25]. Напротив, если робеспьеровская новизна относительна и касается в большей степени социальной, нежели экономической области, то примечательно, что, как подчеркивает Флоранс Готье, право собственности и свобода торговли могут ограничиваться законодателем, представителем народа, а это уже «отказ экономике в автономии» [26]. В целом речь не идет, возможно, о народной политэкономии, но это как минимум социальная политика эгалитарного либерализма под народным контролем, направленная на перераспределение наличных ресурсов.
Итак, весной 1793 года Робеспьер находится на некоем социально-политическом распутье. Он противится радикальной революции и, что показательно, участвует в критике «аграрного закона». Но одновременно он выдвигает суровые предложения по обузданию спекулянтов и продвигает свой проект Декларации прав. В сущности, контекст высказанного ложится тяжелым грузом на последующих политиков и на будущее пунктирно намеченной социальной политики.
Социальная политика как испытание для революционной власти
В течение 1793 года, по мере ухудшения положения Франции, Робеспьер отдает абсолютный приоритет спасению Республики перед лицом европейской коалиции и внутренних распрей, в которых обвиняются враги Революции.
Отметим прежде всего, что этот приоритет в политической срочности влечет существенные изменения в отношении к требованиям продовольствия. Отчет в феврале 1793 года в Les Lettres à mes commettants о парижской петиции 12 февраля иллюстрирует возросшее недоверие, в нем повторяются упоминания спекулянтов, коалиции врагов Революции во Франции и в Европе, и все вместе резюмируется формулой: «Я знаю о бедах и невзгодах моих сограждан, чувствую насущную необходимость их облегчить… но вижу также, что делается, чтобы их усилить и обострить» [27]. В последующие месяцы Робеспьер, погрузившийся в борьбу между монтаньярами и жирондистами, не высказывается – не считая выразительного исключения в виде проекта Декларации прав – по социально-экономическим вопросам, даже
