Ситцев капкан - Алексей Небоходов
Мысли текли, как кисель: тяжело, липко, но без вкуса. Она понимала, что завтра утром всё станет только хуже: ей придётся идти в университет, видеть взгляды однокурсников, слушать смешки за спиной. Она представила, как будет стоять у доски, а сзади кто-то обязательно шепнёт про «ту самую Софью», и в этот момент хотелось стать крошечной, исчезнуть, раствориться в собственном стыде.
Она взяла телефон, перечитала последние сообщения. В каждом из них – маленькое подтверждение, что она больше не контролирует свою жизнь. Её разрывало на части: то хотелось закричать, то – просто сжечь все мосты и уехать в другой город. Но она знала, что не уедет и не закричит: будет делать вид, что ничего не случилось, как учила мама.
Вечер длился бесконечно. Даже чай остыл, даже лампа казалась тусклой, хотя светила будто бы ярче солнца.
В какой-то момент ей показалось, что хуже не будет, что все границы уже пройдены. Она перестала плакать и даже лицо не вытирала – просто сидела, как жертва аварии, которую забыли забрать с места ДТП.
В дверь снова постучали. На этот раз она не ответила.
За дверью было так тихо, что казалось – весь дом вымер.
Она знала, что завтра всё повторится: новые мемы, новые фото, новые унижения. Но сейчас она просто сидела на полу и смотрела в темноту.
Ей казалось, что за этими стенами вообще нет никого: только она, её стыд и Григорий, который умел слушать, но никогда не поможет.
Тем же вечером в кафе «Самовар», как всегда, было душно: не от людей – состав посетителей тут почти не менялся из года в год, – а от пара, запаха корицы и едва уловимого дёгтя, который пропитывал деревянные подставки под стаканы. Шум тут не был главным: его создавали не гости, а сами чайники, кипящие на каждом столе, и звон ложек, складывающийся в такой ровный ритм, что любой гость мог бы под него даже задремать, если бы не боялся проснуться жертвой сплетни.
Вера сидела у окна – там, где осенью обычно было холоднее, а зимой почти совсем не доходил свет. Она выбрала этот угол не для уединения: наоборот, отсюда удобнее всего было видеть и слышать, кто заходит, кто выходит, кто с кем здоровается. В руках у неё был телефон, в чашке – крепкий чёрный с бергамотом, а на лице – выражение человека, который уже решил исход этого вечера, хотя сам он только начался.
К столику подошёл хозяин кафе – длинный, как водосточная труба, мужчина в костюме цвета глиняной лужи. Он всегда начинал разговор с банальностей, но сегодня сразу перешёл к главному:
– Видела? Говорят, у Петровой опять беда.
Вера не сразу отреагировала: она дождалась, пока он сам не подвинет ей сахарницу, потом хмыкнула и, будто нехотя, развернула экран телефона в его сторону.
– Я это видела ещё утром, – сказала она. – Но тут есть поинтереснее.
Он наклонился, прочитал первое сообщение: «У Петровых очередной разнос, на этот раз по линии СК». Потом второе: фото с витрины ювелирного, где Елена Петрова стоит перед входом, а рядом – лента, натянутая, как при опечатывании.
– Ты ничего не знаешь про это? – спросил он, но было видно, что знает: Вера – человек, который никогда не делится тем, что у неё уже наготове.
Она поджала губы, улыбнулась только уголком рта:
– Ну вы же меня знаете. Я просто передаю, как есть.
– Конечно, конечно, – кивнул он. – Но, если вдруг что, мне всегда интересно первым узнать.
Она сделала вид, что не слышит, и переключилась на чат: тут уже текли новые слухи, новые фото и даже мемы – смешные, с той злой энергетикой, что так ценится в маленьких городах. Она выбрала лучший, переслала его трём людям сразу, после чего снова занялась чаем.
Каждый, кто подходил в этот вечер к её столику, приносил новую порцию информации: кто-то рассказывал про Лизу, которую уволили с вечерних курсов; кто-то – про Софью, которую будто бы видели на свидании с профессором; кто-то даже вспомнил о Григории, хотя до вчерашнего дня его вообще не воспринимали всерьёз.
Вера слушала, записывала, иногда кивала, иногда отпускала такие реплики, что у соседей за столиком на секунду затихал звон ложек: «А вы знаете, что в прошлом году у Елены был другой любовник?» или «Мне сказали, что у них долгов больше, чем у всей улицы». Сама она не смаковала ни одной детали: её работа заключалась в том, чтобы аккуратно, но методично запускать цепную реакцию.
В этот вечер у Веры были и личные встречи: в уголке сидели три женщины – одна в фиолетовом пуховике, вторая – с синими волосами, третья – в очках, которые придавали ей вид пенсионерки из рекламы йогурта. Они вполголоса обсуждали что-то важное, но стоило Вере подойти, как тема разговора тут же смещалась на свежий компромат. Все трое знали: Вера держит в голове десятки сюжетов, и ни один не выскользнет просто так.
– Ты слышала, что у Петровых теперь свой человек в мэрии? – спросила женщина в очках, не скрывая восхищения.
– У Петровых всегда были свои люди, – ответила Вера. – Но толку то? Теперь у них будут только новые проблемы.
В разговоре было больше смысла, чем в любой аналитике: каждое слово – зацепка для следующего слуха, а каждый взгляд – скрытый знак, что кто-то уже готовится дать старт новому витку.
Она слушала не только ушами: глаза скользили по залу, выискивали тех, кто способен унести её слова дальше. На секунду она поймала взгляд баристы – молодой парень с неестественно прямыми волосами. Он явно был из тех, кто любит записывать чужие сплетни, чтобы потом пересказывать своей девушке.
Вера развернула телефон, набрала новое сообщение: «Петровы сегодня опозорились на весь район. Завтра жди сливов». Потом – быстрое фото с экрана, и через две минуты его уже пересылали в соседних кафе. Она знала: к утру это дойдёт даже до тех, кто ненавидит все эти скандалы, и тем приятнее будет видеть их лицемерное возмущение.
Пальцы у неё порхали по экрану, как палочка дирижёра. Каждый новый мем был злее предыдущего; каждый раз, делая репост, она чувствовала, что контролирует не только сегодняшнюю повестку, но и завтрашние настроения. В этом была её настоящая страсть: не просто распускать слухи, а управлять ими так, чтобы никто не догадался, где начало, а
