Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

Борис Зубавин

Несмолкающая батарея: повести и рассказы

Серия «Знамя Победы»

Разработка серии и дизайн В. А. Воронина

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

© Борис Зубавин, наследник, 2025

Повести

От рассвета до полудня

Есть упоение в бою…

А. С. Пушкин

1

Ещё только забрезжил рассвет. На передовом крае всё было пока по-ночному: то тут, то там трепетало в небе холодное белое сияние ракет; лениво и бесцельно, как деревенские сторожа колотушками, постукивали пулемёты; гулко бухали редкие карабинные выстрелы. Одним словом, на передовом крае царил покой. В это время в подвал разрушенного артиллерийскими снарядами помещичьего дома, по-хозяйски стуча по каменным ступенькам лестницы подкованными каблуками яловых сапог и шепча при этом всякие нецензурные выражения, сбежал старшина Гриценко. Это был рослый, уже в годах, человек, очень уважающий себя и своё особое, ни с чем не сравнимое должностное положение. Ротный старшина, как известно, человек всемогущий. Живот Гриценко туго перетягивал офицерский, с портупеей, ремень, на одном боку висела кирзовая сумка, а над глазами торчал длинный и толстый козырёк фуражки, сшитой из старой суконной гимнастёрки бог знает каким умельцем. Если ко всему этому прибавить старательно отглаженные и почти новые тёмно-синие диагоналевые шаровары и до блеска начищенные ладные сапожки, то станет ясно, что старшина Гриценко был к тому же самым отменным фронтовым щёголем.

Он слыл хорошим строевиком, с начальством был терпелив, с подчинёнными строг, всё ему в жизни, как и положено настоящему старшине, было известно, понятно и ясно. Только одного, и то лишь в последние дни, Гриценко никак не мог взять в голову и объяснить себе: почему он до такой степени невзлюбил этот подвал с обшарпанными каменными ступенями, что всякий раз, спускаясь по лестнице, вынужден был изощряться в сквернословии.

А в подвале вот уже десятый день размещался командный пункт роты.

Шла весна 1945 года. Солнечный, с тёплыми европейскими ветрами, апрель будоражил солдатскую душу.

К тому же все видели и чувствовали, что войне скоро должен наступить конец, были возбуждены необыкновенно радостным ощущением приближающейся победы, и неожиданная, досадная задержка уже в самой Германии, затянувшаяся на полторы недели, очень всех огорчала: и таких опытных, прошедших огонь, воду и медные трубы военных спецов, вроде старшины Гриценко, и тех отчаянных, бесшабашно смелых, любопытных парней, что вступили в войну на полпути, а то и того позже – догнали войска уже за границей.

Все они – и старые, и молодые – были сейчас в эти погожие, стремительно набегавшие один на другой дни счастливо убеждены в том, что именно им как раз и выпала доля дожить до конца войны, до полной победы над фашистами и вернуться домой здоровыми и невредимыми.

В подвале, куда молодцевато сбежал Гриценко, стоял полумрак. На нарах, застланных помещичьими пуховыми перинами и коврами, вповалку спали офицеры, телефонисты и артиллерийские разведчики. В углу, возле рации и коммутатора, стоявших на полированных, с изогнутыми золочёными ножками столиках, не то задремав, не то задумавшись, сидел, склонив голову, дежурный телефонист. Перед самым его носом коптила смастерённая из семидесятишестимиллиметровой артиллерийской гильзы лампа.

Гриценко сразу увидел непорядок и, вплотную подкравшись к телефонисту, укоризненно, даже с некоторой радостью прошептал:

– Спишь! Все отдыхают, надеются на него как на бога, а он спит.

Телефонист поправил на голове тесёмку, к которой была прилажена телефонная трубка, и снизу вверх, чуть полуобернувшись, не спеша, вопросительно поглядел на старшину.

– Спишь, – с разочарованием качая головой, прошипел старшина.

– Никак нет, – тем же зловещим шёпотом ответил телефонист. – О жизни думаю.

– Ай-яй-яй, – опять покачал головой старшина.

Он уже понял, что не угадал, попал впросак, но, как всякий уважающий себя старшина, даже не подал виду. Наоборот, Гриценко глядел на телефониста снисходительно и после многозначительной паузы сказал:

– Я вот и гляжу – с чего это у тебя голова такая большая, словно у учёного. А она, стало быть, от излишних мыслей.

В это время на нарах, брякнув орденами и медалями, рывком сел всклокоченный, распоясанный, с распахнутым воротом гимнастёрки офицер. Он ещё быстро и крепко тёр лицо ладонями, а старшина Гриценко уже стоял перед ним, браво выпятив грудь и вытянув руки по швам.

– Это ты, старшина, шумишь? – спросил офицер.

– Я, товарищ капитан, – простуженно просипел старшина и уже громко, радостно, как о чём-то совершенно необыкновенном, сообщил: – Завтрак готов.

– Добре, батьку, добре, – поощрительно молвил офицер. – Чего же ты нам сегодня наварганил?

– Как было вами приказано с вечера: мясо с макаронами и чай.

– Накорми людей как следует, от пуза, не скупись.

– Да разве я, товарищ капитан… – обиженно начал было старшина Гриценко, но капитан, засмеявшись и махнув рукой, перебил его:

– Да знаю, знаю я тебя…

Старшина умолк и, тоже засмеявшись, сказал:

– По котелку на брата дам, куда больше.

– Пусть наедятся кто как горазд, ещё неизвестно, когда будем обедать.

– А обед готовить прикажете как всегда?

– Как всегда и на всех.

При этих словах капитан многозначительно поглядел на старшину и, больше ничего не сказав, принялся натягивать сапоги.

– Слушаюсь, – отдал честь старшина.

За те два года, которые они провоевали вместе, бок о бок, старшина Гриценко научился понимать своего командира не только с одного слова, а с одного взгляда. Сейчас командирский взгляд выразил неизмеримо больше того, что капитан произнёс вслух.

Тёмные, цыганские глаза командира сказали старшине Гриценко вот что: нам сегодня идти в наступление, и никто пока не знает, с каким успехом для нас будет развиваться этот бой; возможно, многие из нас будут ранены и даже убиты, стало быть, так или иначе покинут роту, но пока на всё это не надо обращать внимания, и тебе, старшина, следует всё делать так, как всегда, как вчера, неделю и даже месяц назад.

Вот так надо было понять взгляд командира, и именно так понял его старшина Гриценко. Ни о чём больше не расспрашивая, он повернулся к телефонисту и приказал:

– Вызывай из взводов посыльных за завтраком. Кухни будут на старом месте. Да пусть там не особенно прохлаждаются, светает.

– Светает! Подъём! – скомандовал капитан, и на нарах тут же все зашевелились, а капитан, притопывая, чтобы ноги удобнее улеглись