Ситцев капкан - Алексей Небоходов
Первой мыслью было стереть всё к чёртовой матери, но руки отказались подчиняться: дрожали так, будто по венам шёл не кофе, а чистый кокаин. Она перечитала комментарии: сначала нейтральные, потом – всё более изощрённые, хищные, с мемами и злобными стикерами. Её лицо накладывали на обложки порножурналов, на тела моделей, даже на открытку с поздравлением. Было мерзко, но сильнее било другое – то, как быстро и изобретательно чужие люди могут тебя сожрать.
Ладони стали липкими, подмышки – ледяными, хотя в комнате было жарко. Она прикрыла глаза, потом снова открыла, проверила: не мерещится ли. Нет. Там она, два месяца назад, с чьей-то рукой на плече (она помнила – это был Волков, хотя на фото рука обрезана), а дальше – скрин видео, где она танцует в одном белье, и ещё одно фото, уже с оголённой грудью. В тот момент у неё внутри что-то оборвалось: снимки должны были оставаться только в её телефоне и в голове у Волкова, но теперь плавали в сети, как дохлая рыба в мутной воде.
Она заплакала не сразу. Сначала уронила телефон на стол, потом схватила его и со всей силы швырнула в стену. Тот отскочил, попал в подушку, и на секунду стало даже смешно от нелепости: даже здесь у неё не получилось сделать что-то всерьёз. Потом она села на пол и долго смотрела на свои босые ноги: свет от лампы делал их неестественно жёлтыми, и это напоминало анатомические модели в школьном музее – будто теперь её задача просто лежать и ждать, пока все изучат строение до последней клетки.
Пульс ушёл в пятки, дыхание сбилось: каждое новое уведомление било о дисплей, словно внутри телефона поселился крошечный зверёк, отчаянно рвущийся наружу.
Она подняла трубку, посмотрела на экран: новые упоминания, новые стикеры. На секунду захотелось выключить всё, но она знала – это не поможет. Даже если выкинуть телефон в унитаз, кто-то обязательно принесёт ей чужой, и всё начнётся сначала.
Она попробовала позвонить Волкову – не потому что ждала поддержки, а потому что только он знал, как она оказалась в такой ситуации. Звонок пошёл, но в ответ тянулась вечная мерзкая пауза, а потом короткие гудки, обрывающие последнюю иллюзию взаимности. Она написала ему: «Мне очень плохо, помоги», – и сразу пожалела: теперь это сообщение будет жить в сети так же долго, как и её фотографии.
Потом она сидела в абсолютной тишине. Даже тиканье старых часов на полке казалось слишком громким. В какой-то момент, чтобы не сойти с ума, Софья начала перебирать тетради: переложила их с одного края стола на другой, потом выставила по алфавиту, потом снова разбросала. Это не помогло: хаос внутри только усилился, и каждая минута напоминала, что её тайны знает весь город – и именно так, как она никогда бы не позволила.
Вдруг ей показалось, что кто-то стоит за дверью. Она прислушалась: снаружи было тихо, но тишина эта была неестественной, как в театре за секунду до того, как на сцену выведут жертву. Она взяла телефон, включила звук – тут же пришло новое сообщение: «Это правда ты?» – коротко, почти ласково. Она не ответила.
В дверь постучали: негромко, но отчётливо.
Она подскочила, спрятала телефон под подушку, понимая, что поздно.
– Да? – голос был сиплый, будто она весь день курила без фильтра.
– Это я, – отозвался Григорий. – Хотел узнать, ты жива?
В другой день она бы отшила его, но сейчас не хватало сил даже на формальный сарказм.
– Всё нормально, – сказала она. – Просто плохо себя чувствую.
Он не ушёл. Было слышно, как он стоит у двери, потом садится на корточки, и его дыхание, хрипловатое, с придыханием, стало различимо сквозь щель.
– Я могу чем-то помочь? – спросил он. – Или хотя бы принести воды?
– Нет, – сказала она. – Мне надо немного побыть одной.
Он не отступал:
– Ты уверена? Я умею слушать.
Она прикусила губу, почувствовала, как по подбородку скатилась солёная дорожка. Было стыдно и смешно: столько лет строила из себя рациональную, независимую – а теперь сидела, ревела и не знала даже, как почистить историю браузера.
– Всё хорошо, – повторила она, но голос предательски дрогнул.
Он подождал ещё полминуты и сказал:
– Если захочешь – я рядом.
Шаги удалились. В комнате снова наступила тишина, но теперь она была густой, как гель для душа: тянулась по стенам, обволакивала мозг, не оставляя ни единого шанса на выход.
Софья взяла телефон, попыталась открыть чат с мамой, но палец не слушался. Она вспомнила, как Елена учила её: никогда не доверяй никому пароли и фотографии, всегда делай вид, что ничего не случилось – это лучшая защита. Сейчас этот совет казался особенно бесполезным.
Она посмотрела на себя в зеркало: лицо было белое, как глина, под глазами – тёмные пятна, губы потрескались. Она вспомнила, как вчера сдуру фотографировала себя для Волкова, отправляла видео, как танцует в белье на фоне книжных полок. Тогда казалось, что это мило, даже трогательно; теперь она уже не могла вспомнить, кто в тот момент был в её голове. Наверное, та самая глупая, жадная на любовь Софья, которая всегда хотела быть лучше всех, а стала – самой уязвимой на курсе.
Телефон снова завибрировал. На этот раз – сообщение от Веры: «Держись! Не обращай внимания на этих упырков, всё забудется через два дня». Она хотела поверить, но не могла: в мире, где любой компромат – это приговор, ничего не забывается никогда.
Она положила голову на стол, закрыла глаза, но внутри всё равно стоял светящийся экран – на нём она, в трусах и с обидно детским выражением лица. Она вспомнила слова Волкова: «Ты самая настоящая, когда не боишься камеры». Теперь эта фраза резала не хуже скальпеля: она никогда не будет настоящей, потому что вся реальность – это боль и страх, и они теперь прописались в ней навсегда.
В какой-то момент она услышала, как по коридору снова разносятся шаги. Ей показалось, что сейчас дверь откроется, и Григорий войдёт, скажет что-то такое, что исправит всё. Но дверь осталась закрытой.
