Посредник - Женя Гравис
Сыщик поднялся, недоумевая, почему пол и стены покачиваются, но решимость его не уменьшилась. Напротив – внутри окрепло стойкое убеждение, что он поступает правильно. А еще появилась какая-то задорная злость.
Сейчас он вытянет всю правду. А то играют, понимаешь, как с ребенком. Сволочи. Самарин, сжав бутылку, на нетвердых ногах дошел до кладовой, плотно закрыл дверь изнутри, уселся на ящик с картошкой и заорал в темноту:
– Эй! Слышишь меня! Я требую объяснений!
Несколько мгновений ничего не происходило. А потом морозный порыв ветра налетел стремительно и зло, так что перехватило дыхание и окоченели пальцы, все еще сжимавшие бутылку.
– Я тебе кто, девочка на побегушках?
Свистящий шепот на предельно высоких нотах буквально взрезал уши. Митя похолодел во всех смыслах и, кажется, даже немного протрезвел. Такой ледяной ярости в голосе он не слышал никогда.
– П-прости… те, – прохрипел Самарин, уже раскаиваясь в бесшабашной выходке. – Я просто хотел понять.
– Что понять?
– Все. Я сегодня толкнул человека к смерти. Этот перстень… Он собирает жертв, да? А я послужил посредником? Почему умер именно тот человек? В чем он был виноват? Зачем я вам понадобился?
Тьма молчала так долго, что Мите показалось – уже не ответит. Но она снова заговорила – уже без прежней ярости, но с явным раздражением.
– Зачем тебя наняли, надеюсь, ты помнишь. Перстень неважен. Он – не оружие, всего лишь инструмент. Не опаснее микроскопа, в который можно увидеть то, что скрыто от глаз. Ты увидел чуть больше, чем положено смертному. Но не настолько много, как дозволяется одаренным моей силой, что к лучшему. Тебя и эти-то незначительные мелочи почти свели с ума.
– Мелочи? Я человека убил!
– Самомнение. Немыслимое самомнение вкупе с немощной психикой. Извечная беда вашего рода. Кто ты такой, чтобы распоряжаться чужими жизнями? Твое присутствие ничего не изменило. Он бы умер сегодня в любом случае.
– Но мошки…
– Слышал бы тебя Создатель. Назвать необратимый процесс энтропии мошками… Я начинаю думать, что наняла не того человека. Забудь про кольцо. Ищи убийцу.
– Они связаны, – возразил Митя. – Я просто хочу понять мотив. Без знания о том, как работает артефакт, это будет трудно. Почему Дарья Васильевна оставила кольцо мне?
Тьма снова замолчала надолго. И начала говорить совсем о другом.
– Каждой роженице в момент появления дитя на свет является сама Матушка, чтобы благословить новую жизнь. Ваши народы называют ее по-разному – Жива, Деметра, Бона Деа, Мокошь, Исида… Имя неважно, суть одна. К твоей матери, так уж вышло, явились двое. И второй гостье она была не рада. Мне вообще, как ни странно, редко бывают рады…
В голосе тьмы Мите почудился отзвук едкой обиды.
– Твоя мать поняла сразу, почувствовала. Роды – это большой всплеск силы, и каждая женщина в такие минуты как никогда близка к первичным стихиям. Она взмолилась. Даже не попросила, а потребовала обменять одну жизнь на другую. Свою на твою. Срок твоего существования был определен – семьдесят три удара сердца. Но Создатель молитву слышал. И исполнил.
– Она отдала свою жизнь ради меня?
– Да. И этим изменила твою судьбу. И кое-что еще.
– Что именно?
– Ты ведь смотрел на себя в зеркало сегодня.
– Смотрел. И? Я все равно не понимаю. – Голова у Мити шла кругом. Он еще не осознал до конца, на какую жертву добровольно пошла его мать, а размышлять о том, к чему это привело, сил не было вообще.
Выходит, она сейчас могла быть жива? Жить долго, родить других детей, может быть, состариться вместе с отцом… Но тогда не было бы его, Мити? Семьдесят три удара. Минута жизни. Это понимание билось изнутри в грудную клетку как чугунный шар – тяжело и гулко.
– Хреновый из тебя сыщик, – вздохнула тьма. – А у меня кончается терпение.
– Подожди, прошу! У меня еще столько вопросов.
– Хватит. Иди спать. Если повезет, во сне найдешь того, кто ответит. При условии, что у него будет желание с тобой говорить.
В кладовой снова потеплело, и Митя машинально поднял бутылку, стремясь запить неприятный разговор.
Очередной порыв холода прицельно ударил в руку, и пальцы снова занемели.
– Вылей эту гадость, – просвистел голос из темноты. – Хороший напиток не должен пахнуть клопами.
Митя, шатаясь, добрел до ванной комнаты, где опрокинул бутылку над ватерклозетом. В воздухе запахло горечью, от которой тут же взбунтовался желудок, выплеснув заодно в фаянсовое нутро все выпитое ранее.
Самарин кое-как умылся, рухнул в постель, не раздеваясь, и мгновенно уснул.
* * *
День был знойный и солнечный. Такие случаются в разгар лета. А здесь, судя по всему, был жаркий июль. Поляна? Луг? Большое поле, усеянное травами. Густой аромат цветов, разморенных солнцем. Клевер, васильки, тысячелистник, колокольчики, мышиный горошек… Митя шел по лугу, проводя ладонью по пушистым верхушкам овсяницы и невольно вспоминая полузабытые названия трав из деревенского детства.
Идти было так приятно и хорошо, что Самарин скинул ботинки и носки и дальше шел уже босиком, с наслаждением ощущая ступнями мягкую траву и утоптанную землю.
Местность вокруг была незнакомая, но казалась родной, русской. Вдалеке за полем виднелся лес и какая-то постройка. Туда он и направился.
Первый улей встретился через несколько шагов. Ярко-желтый ухоженный домик, перед летком которого кружились пчелы. Второй – светло-голубой – стоял чуть вдалеке. А у третьего – белого – Митя увидел пчеловода. Мужчина в просторной рубахе и холщовых штанах, в широкой шляпе с густой сеткой, закрывающей лицо, рассматривал рамку с сотами. Рядом едва курился дымарь.
– Доброго дня, – поздоровался сыщик, подойдя ближе.
– Доброго, – кивнул пасечник, аккуратно сметая пчел с рамки мягкой щеткой.
Митя навскидку оценил «урожай» – рамка запечатана почти наполовину. Можно снимать. Пасечник, вероятно, пришел к тому же выводу, потому что, отряхнув рамку, отложил ее в сторону и накрыл тканью.
– А я тут… сплю, – сообщил Митя. Более умной фразы в голову не пришло.
То, что он находится во сне, Самарин понимал прекрасно. А во сне многое кажется абсурдным и странным.
Вот и пасечник нелепому заявлению ничуть не изумился, а лишь пожал плечами – бывает, мол.
Одна особо любопытная пчела вдруг прожужжала возле лица, и Митя инстинктивно махнул рукой. Слишком резко. Ладонь обожгла жгучая боль, и сыщик зашипел, сжав запястье второй рукой. Черт, как же больно для сновидения! Пчела шлепнулась на землю.
Пасечник глубоко вздохнул, бережно поднял мертвое насекомое
