Зверь - Кармен Мола

— Какую эмблему? О чем ты говоришь?

Горевшей в лихорадке Хосефе трудно было следить за рассказом Лусии. Девчонка тараторила без умолку и перескакивала с одного на другое. Когда Хосефе удалось заставить Лусию замолчать, она попросила объяснить все с самого начала, и та, хоть и устала повторять одно и то же, все же коротко описала свою эпопею, начиная с кражи перстня с таким же рисунком, как на эмблемах, и заканчивая последним открытием: Зверь — это чудовище о многих головах, тайное общество под названием «карбонарии». Лусия не сомневалась, что Клара не погибнет, пока у нее не начнутся месячные.

— Поговори с Дельфиной. Она точно знает, была ли у Хуаны менструация, — произнесла Хосефа, борясь со слабостью.

— Я даже подходить к ней боюсь. Она набросилась на меня за то, что я привела сюда Зверя. Говорит, это я виновата, что он похитил Хуану и… — Лусия умолкла на полуслове. — Когда Зверь напал на меня тогда, он дал понять, что о том, где я работаю, узнал от моей сестры. Но ведь Хуана исчезла раньше! Так что Зверь сам нашел этот дом и уже тогда хотел поймать дочь Дельфины! Кто-то подсказал ему, что Хуана — именно то, что ему нужно. Иначе он бы сюда не пришел. Обычно он искал жертв по другую сторону городской стены.

— Думаешь, на Хуану ему указал кто-то из наших клиентов? Но это все уважаемые люди, — возразила Хосефа, которая всегда заботилась о репутации своего заведения. — Может, это одноногий?

— Нет, не он. Это должен быть кто-то из важных персон. Только таких принимают в тайное общество карбонариев… Кто это мог быть, Хосефа? Вы не слышали, например, таких прозвищ, как Отдохновение? Вечный Восток?

— Что это за имена такие?

В комнату заглянула одна из проституток:

— Хосефа, пришел дон Хулио Гамонеда. Проводить его в зеленую гостиную?

— Нет, я приму его здесь.

Лусия поняла, что разговор окончен, и ушла, надеясь, что не расстроила Львицу своими разговорами.

Хосефа не рассказала Лусии о своей беде, но скрывать ее от Хулио Гамонеды она не хотела. Сложись ее жизнь по-другому, не будь она проституткой, она с радостью вышла бы за него замуж, родила бы ему детей. Но с другой стороны, не будь она проституткой, он жила бы в Кордове и никогда не встретила бы его. Как бы то ни было, ему она расскажет все. Сообщит, что вскоре умрет.

Хулио Гамонеда вошел в комнату и хотел нежно поцеловать Хосефу в шею, но та отстранилась. Прежде чем он успел выразить удивление, она попросила выслушать ее и рассказала о своем недуге.

— Холера? Ты уверена?

— Уверена, но в больницу ни за что не поеду. Не хочу, чтобы меня скормили пиявкам. Если мне суждено умереть, пусть это произойдет здесь, в привычной обстановке.

Гамонеда пощупал ей лоб, чтобы проверить, есть ли жар.

— Тебе не следует здесь оставаться, ты можешь заразиться, — предупредила Хосефа.

— Любовь моя, ты не можешь умереть.

Она улыбнулась.

— У нас столько планов, разве ты забыла? — продолжал он.

— Столько воздушных замков, — уточнила она. — Я никогда не верила, что ты все бросишь ради меня.

— Ты слишком недоверчива. Но я действительно готов на все. Готов отказаться от места судьи, оставить жену и уехать в другой город, чтобы избежать скандала…

— Скандала?

— Общество никогда не признает отношений между судьей и проституткой. Оно даже не предполагает, что такое возможно. Тем не менее это случилось, и я не так глуп, чтобы отказаться от своей любви.

— Дорогой мой, я обречена. Утешайся воспоминаниями и выброси из головы пустые фантазии.

Обеспокоенный Гамонеда прошелся по комнате, отдернул занавеску и выглянул на улицу. Пробившись сквозь утренние тучи, в комнату ворвались лучи солнца.

— Отойди от окна — или хочешь, чтобы тебя увидели?

Гамонеда обернулся к ней с торжествующим видом: он решил доказать, что действительно любит ее, хоть до сих пор и не бросил жену, и скрывал свою связь с Хосефой.

— Ты не умрешь, — твердо объявил он Хосефе.

55

____

Томас Агирре — теперь уже можно было забыть о брате Браулио, чье имя он присвоил, приехав в Мадрид, — испытывал ужасную боль в ноге, но идти он все-таки мог, значит, сломана она не была. Он снова просмотрел список падре Игнасио, ища аббревиатуру, совпадавшую с инициалами человека, которого назвал Доносо, и, похоже, нашел: рядом с прозвищем Отдохновение стояли буквы А. Э.: Асенсио де лас Эрас.

На площади Аламильо Томас присел на ступеньки, чтобы немного отдохнуть. Пустячный порез на лбу он промыл водой из фонтана, но нога сильно распухла, и он не был уверен, что сможет идти дальше. Нужно было туго перевязать лодыжку, чтобы уменьшить отек. Под рукой у него был только монашеский веревочный пояс цингулум — наверное, это последняя услуга, которую ему окажет монашеское одеяние. Стиснув зубы, он как можно туже обмотал лодыжку поясом. Волна боли поднялась по ноге, пробежала по всему телу, но Агирре не впервой было превозмогать страдания, выполняя свой долг. К тому же ножевая рана недельной давности болела куда сильнее.

Томас Агирре когда-то был монахом, как и тот, чье имя он присвоил, — брат Браулио собирался вступить в общину святого Франциска Великого, но очень кстати умер от воспаления легких. Уроженец города Астигарраги из провинции Гипускоа, Томас Агирре был известен буйным нравом и преданностью делу карлистов. В начале войны он с отрядом из пятидесяти человек присоединился к войскам генерала Сумалакарреги. Они вместе атаковали конвой на участке между Логроньо и Сенисеро — в результате захватили немало оружия, а Томас Агирре стал правой рукой генерала. В те прекрасные времена Агирре не посещали сомнения, но теперь он все чаще задумывался: ради чего, собственно, он воюет. Иногда, словно глядя на происходящее со стороны, он понимал: то, что он защищает, не так уж безупречно — отказ от парламентаризма, сохранение инквизиции, закон, запрещавший женщинам наследовать трон, так что права на корону принадлежали Карлу Марии Исидоро де Бурбону, и только ему. Сейчас Агирре очень не хватало бездумной преданности принципам, на которых он был воспитан. В детстве он обладал безусловной верой, а теперь его убеждения колебались, словно пламя свечи на ветру. Где был Бог в прошлый четверг, когда убивали монахов? Почему он допускал такие ужасы на полях сражений и в городах, охваченных холерой? Агирре хотел бы верить слепо, как первые христиане, готовые на любые муки, но в его душе уже поселились сомнения. Подобно смерчу, они разрушали основы его мировоззрения: веру в Бога, в правоту карлистов, в необходимость войны — во все, что придавало его жизни смысл. Впрочем, не время было философствовать. Мир охватила лихорадка стремительных перемен, непрерывных потрясений, несомненно предвещавших гибель цивилизации. Неспешные беседы, споры, в которых все стороны с уважением относились друг к другу, остались в прошлом, на смену им пришли экзальтированность и горлодерство.

Многие винили Агирре в расправе над стражами Алавы и утверждали, что генерал Сумалакарреги никогда не отдал бы приказ о расстреле ста восьмидесяти человек, если бы не советы Томаса Агирре. Но на самом деле Агирре до последней минуты пытался уговорить генерала отменить приказ. Корпус стражей Алавы был сформирован именно для защиты от карлистов. На рассвете шестнадцатого марта генерал Сумалакарреги направил конный эскадрон и две роты пехотинцев в Гамарру, где были расквартированы стражи. Бой был жестоким, обе стороны понесли большие потери. В конце концов стражи сдались в обмен на обещание сохранить им жизнь, однако уже на следующий день генерал карлистов решил расстрелять их в Эредии. Томас Агирре пытался предупредить его о печальных последствиях бессмысленно жестокого поступка, но генерал решил преподать урок всем, кто попытается встать у него на пути. Когда идет гражданская война, утверждал Сумалакарреги, в рядах врагов следует сеять ужас.

Как ни парадоксально,