Посредник - Женя Гравис
– «Моя твоя не понимай», – развел руками Горбунов. – А он ведь русский знает, хоть и лопочет так, что не разберешь. «Не сутэряру, не гуряру, отэру сидэру». Видимо, и правда непричастен. По крайней мере, пока улик на него нет. Никто не заметил, чтобы он выходил из «Метрополя» в день, когда в тебя стреляли.
«Ловкий как обезьяна», – вспомнил Митя слова швейцара гостиницы. Третий этаж, витые решетки балкона, мог и по ним спуститься. Ладно, оставим пока.
– Что по оружию, из которого в меня пытались попасть?
– Стрела старинная, – пространно сообщил Вишневский.
– Средневековая?
– Тринадцатого-четырнадцатого века. Судя по звездообразному четырехгранному наконечнику, немецкая. А надпись выцарапана недавно. И кстати, от стрелы идет четкий воздушный фон. В отделе магической проверки замерили.
– Не иначе, кто-то прапрадедушкин магический арсенал откопал, – усмехнулся Митя. – Что за архаичная метода вообще? Нет чтоб из револьвера пальнуть. Робин Гуд косоглазый.
– На косоглазого пока доказательств не собрано, – напомнил Семен.
– Ну, нам известны кое-какие личности, мыслящие довольно архаично, – протянул Лев.
– Ты про Магистерий?
Вишневский моргнул.
– Эти скорее погребут меня под ворохом предписаний и циркуляров, чем возьмутся что-то делать руками. Хотя фон, да… В пекло их. Кстати, о пекле. О пожаре в доме Чуприяновых разузнал?
– Выяснил подробности, – ответил Лев. – Следов поджога обнаружено не было. Причиной возгорания явилось неосторожное обращение с огнем. Точнее, с протекшей керосиновой лампой. Огорчительная неприятность. К сожалению, Чуприяновы-старшие оказались отрезаны огнем и погибли. Пожар начался на втором этаже. Прислуга была внизу и спаслась, а огнеборцы смогли вынести из дома лишь обгоревшего Чуприянова-младшего.
– Понятно. Ты, Лев, поищи, пожалуйста, еще одну даму, некую Литвинову Варвару Дмитриевну. Она навещала Чуприянова в больнице. Как я понял, дама не старая, а вполне молодая и привлекательная.
Вишневский кивнул, одновременно строча в блокноте.
Несколько минут спустя Мишка принес в Митин кабинет пачку свежих фотокарточек. Сотрудник Афремов все-таки молодец – умеет пристально смотреть через видоискатель аппарата. Большинство фотографов просто делают оттиск бытия – как есть. А Мишка… Мишка что-то видит, ловит момент, когда человек становится сам собой, снимая привычную маску.
Вот мадам Сима: стоит, опершись ладонью на стену и приложившись лбом к руке. В позе нет наигранности – лишь усталость и безысходность. Спина сгорблена, никакого показного изящества. Где ее Мишка так поймал? Митя буквально ощутил, как Аделаида, услышав звук затвора фотокамеры, выпрямилась, вздернула подбородок и прошла мимо, надменно глядя перед собой…
Петр Хауд. Обычно унылый владелец похоронного дома на Мишкиной фотокарточке получился мечтательным и вдохновленным. Взгляд вдаль, рука подпирает обвисший подбородок, а лицо такое… как будто Петр Алексеевич где-то совсем далеко от повседневных забот. В дивном, красивом мире, где порхают бабочки и цветут магнолии.
Дочка священника Вера. А ведь и вправду красивая. Как Мишка это разглядел? Глаза ясные, глубокие, улыбка такая милая. Наверное, человек должен тебе очень нравиться, чтобы ты сумел увидеть красоту за самой неказистой внешностью. Да и так ли важна эта внешность? Когда любишь кого-то – он кажется самым прекрасным человеком на земле, несмотря на мнимые несовершенства, которые как раз и есть – лучшие достоинства.
Отец Иларион. Священник на фотокарточке выглядел… яростным и раздраженным. Интересно, что его так разозлило? Этого самоуверенного и благоприличного человека? Если раньше Мите казалось, что главный скрытый грех отца Илариона – скорее, гордыня, то по фотокарточке, несомненно, выходило, что гнев.
Лазарь Зубатов. В глазах археолога-некроманта явственно читалась зависть. Не черная, не злая, а такая… немного тоскливая и ноющая. Как будто Зубатов вдруг увидел иную версию себя, которая была счастливее и свободнее. Хотя откуда взяться поводам для зависти? У него же и так все отлично.
Кларе Аркадьевне, которая выглядела на редкость умиротворенной и спокойной, Митя уже не удивился. Значит, так…
– Миша! – Сыщик крикнул, не вставая из-за стола, через приоткрытую дверь, и в проеме немедленно показалась лохматая рыжая голова. – Поедешь со мной на кладбище? Сегодня зубатовские именины, семья соберется.
И добавил уже тише:
– Если хотел еще раз поговорить с барышней…
– Поеду, – покраснел Мишка. – Я подарок купил.
* * *
– Диос милосердный, ты видишь нашу скорбь из-за того, что внезапная смерть унесла из жизни дражайшую родственницу. Прости ей грехи ее и вознагради за труды, а нам позволь лицезреть ее в блаженстве вечного света…
Отец Иларион тихо читал молитву. Человек пятнадцать родственников сгрудились вокруг – молчаливые и собранные.
Надо же, почти три недели прошли со дня смерти. Самарин стоял в отдалении, но все же заметил, что на свежей могиле уже начала пробиваться трава. На кладбище было очень тихо, лишь ветер шелестел верхушками сосен, и негромко пела где-то высоко птица.
Мишку сыщик попросил остаться неподалеку, но явно не показываться. Где-то среди деревьев он незаметно и затерялся. Перед церемонией пронырливый Афремов успел незаметно пристроиться к дочке священника, сунуть ей что-то в руку и шепнуть украдкой. Митя заметил, что барышня порозовела, улыбнулась и пару раз кивнула, а Мишка издалека показал начальнику большой палец. Что ж, на этот раз, видимо, все получилось.
Священник читал проникновенно, нараспев. Остальные в нужные моменты склоняли головы и складывали пальцы пирамидкой. Благостность момента нарушал лишь неуместно шустрый для мертвого пса Стикс, который бегал между могилами, деловито задирал заднюю лапу на низкие оградки и принюхивался.
Впрочем, собравшиеся почти не обращали на него внимания. А младшие Хауды, слава Диосу, на поминки не пришли. Иначе бы тут носились среди могил семеро монстров, а не один, одетый в приличный клетчатый костюмчик.
Петр Хауд сыщику признательно кивнул. А Клара Аркадьевна стрельнула в Митю маленькими глазками, но не прокомментировала его внезапное присутствие на семейном сборище. Дел у хозяйки похоронного дома и без этого хватало – она решила организовать легкие закуски а-ля фуршет прямо на полянке возле могилы и сейчас носилась вокруг, шепотом прикрикивая на подавальщиков.
Митя, стоя вдалеке, размышлял. Зубатовское дело, поначалу казавшееся довольно простым, запутывалось все больше. По всему выходило, что бойкую старушку не жаловали ни в низших, ни в высших московских кругах. Боялись? Похоже на то. Холера и Чума – прекрасные прозвища. Отражают в полной мере. Допустим, зная о ее… особенностях, напрямую напасть на Дарью Васильевну никто из местных бы не рискнул.
Значит, все-таки заезжий гастролер? Выполнил заказ, забрал кольцо и сделал ноги? Тогда дело плохо. Разматывать эту цепочку можно годами, прежде чем выйдешь на заказчика.
А если все-таки кто-то из своих? Например, кто-то из этих милых родственников, собравшихся здесь почтить память Дарьи Васильевны? Кто-нибудь затаивший на нее давнюю обиду?
Думай, Самарин, думай. Пора уже переходить к активным действиям.
