Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова
– Взаимопонимание с родственниками, – сформулировала она и спохватилась: – А! И еще где денег взять!
– Я приняла твой вопрос и твое беспокойство. – Алла приложила ладонь ко лбу. – Посмотрим, что ответят нам карты. – Она использовала один из самых известных раскладов – «Кельтский крест». – Я вижу сложности в твоей текущей ситуации, – размеренно говорила Алла. – Препятствия на этом пути преодолимы, но потребуются усилия. Шестерка Жезлов! Предзнаменование успеха и стабильности! – Она выглядела обрадованной. – Поленька, карты говорят о торжестве воли над обстоятельствами.
– Но это ж вроде бы младший аркан? – нахмурилась Полина.
– Так и есть. И все же он несет в себе мощный потенциал преображения. И Колесница следом – это значит, что сейчас самое время получить желаемое. Мотивация, амбициозность и контроль помогут на этом пути.
Кроме этого, Полине выпал Отшельник, направляющий ее на путь духовной истины, а также Туз Пентаклей, предвещающий финансовую поддержку. «Ах, какой хороший сегодня расклад, сердце радуется», – говорила таролог.
Намного больше, чем значения карт, Полину успокаивал мягкий, обволакивающий голос Аллы. Слушая ее, она как будто впадала в анабиоз. Муж, дети, дуры-покупательницы, вечная нехватка денег, ссоры со свекровью – всё оставалось в другом мире. А сама Полина уже принадлежала иному, высшему уровню, где к ней были внимательны и звезды, и карты, и мировые энергетические потоки.
Когда всё закончилось, она положила деньги на тумбочку.
– Чтоб у тебя всегда были и у меня приумножались, – поблагодарила Алла традиционной формулой. – Будь здорова, Поленька! Какая ты удивительная все-таки, – воскликнула она, глядя, как та заматывает шарф перед зеркалом. – Редко встретишь, чтобы природная красота сочеталась с одухотворенностью…
Закрыв дверь за клиенткой, Алла взяла телефон.
– Прости, не могла ответить, – устало сказала она в трубку. – То одна овца, то другая… Обострение у них сегодня, что ли. Да, подъезжай. Пять минут – и спущусь.
Александр Пономарев дожидался ее возле цветочного магазинчика. К телефонным разговорам он питал необъяснимое отвращение и всегда назначал личные встречи.
Они уселись на скамейке возле пустой детской площадки.
– Что-нибудь интересное за неделю было? – спросил Пономарев.
– Сорок процентов – расклад на чужие измены, сорок – на собственные, двадцать – люди денег хотят. Всё как обычно.
– А жалуются на что?
– Что трамвай стал ходить с большими перерывами и что в комплексе на три тысячи детей столовую закрыли. Что-то еще было… А, поликлинику перенесли, пенсионерам придется на две остановки дальше ездить. А раньше ходили пешком. В общем, ерунда.
– Подожди, – нахмурился Пономарев. – Столовую закрыли? Что за комплекс?
– Дай сообразить… Эта овца живет неподалеку, значит, бывшая триста шестая, тысяча двадцать четвертая, школа здоровья и два детсада. Сейчас же сливают сады и школы почем зря, говорят – так выгоднее. А по-моему, просто воровать так легче…
Пономарев что-то занес в книжечку. Писал он заостренными значками, похожими на руны.
Еще год назад Алла не удержалась бы и полюбопытствовала, зачем ему знать про школьные обеды. Но теперь она сидела молча. Пономарев собирал самые разные сведения, порою – совершенно чепуховые: вроде того, что в цветочном магазине раз в два месяца полностью меняются все продавцы. Алла послушно приносила то, что сообщали ей клиентки, точно синица – клочки собачьей шерсти в гнездо.
Если бы Алла могла, она бы соскочила. Черт с ними, с деньгами и с новыми клиентами. Сидела бы на своем шестке, окучивала окрестных дур.
А ведь поначалу она даже приглядывалась к нему, идиотка. Что это у нас – мужчина? Чистый, ухоженный и без кольца? Ах ты мой птенчик!
Когда захрустели косточки, причем ее собственные, стало ясно, что это птенчик птеродактиля.
Иногда Алла подумывала всё бросить, сунуть кота в переноску и уехать на край света. Она бы так и поступила. Если бы не твердая уверенность, что её отыщут и там.
– Когда у тебя Кораблева? – спросил Пономарев.
– Завтра в двенадцать. Что ей сказать?
Он сверился с записной книжкой.
– Скажи, чтобы не отказывалась от новых возможностей. Прибавь что-нибудь про неожиданных людей, через которых они могут приходить. Есть у тебя в картах карлик?
– Карлик? – Алла растерялась. – Нет. Есть шут.
– Шута не надо, – без улыбки сказал Пономарев. – Ладно, сообразишь что-нибудь сама, не мне тебя учить. Гнома, в конце концов, подрисуй где-нибудь в углу.
Она так и не поняла, смеется он или говорит всерьез. Напоследок он вытащил из кармана конверт.
– Новые возможности, запомнила?
Когда Пономарев ушел, Алла вытерла со лба противный липкий пот и медленно пошла домой.
* * *
Человек, которого называли Католиком, сидел в своем кабинете.
На столе перед ним лежала фотография сухопарого, щегольски одетого старика с короткой бородкой. Старик был в легком сером костюме и шляпе. В руке он сжимал трость.
– Из крапивы извлекай нитки, из полыни – лекарство, – пробормотал Католик. – Что, интересно, у тебя в тросточке? Что у него в кармашшшке, моя прелессссть?
В дверь постучали.
– Войдите, – лениво разрешил он.
Первым внутрь скользнул Пономарев. Бурова – следом.
– Марина Яковлевна, медведица моя драгоценная, – пропел Католик, выходя из-за стола. – Александр, сокол ясный!
Объятий помощникам не распахивал: не те у них были отношения. Но показать, что рад их видеть, должен был обязательно. Пономарев чувствителен к ритуальным знакам внимания и крайне самолюбив. Буровой просто нравится, когда начальник оказывается рядом и она может взглянуть на него сверху вниз.
– Ну что, какие новости? Что нашлось? – спросил он, вернувшись в свое кресло. – Надеюсь, что-то дельное?
– Про Гройса я вам уже вкратце излагал, – отозвался Пономарев. – Дополнения есть, но не скажу, что серьезные.
Он сел на стул: собранный, остренький, как свежезаточенный карандаш, в белых кедах и с длинной серебряной серьгой в виде булавки. Свитерок еще этот… рванина помоечная. Серьга снималась за секунду, дизайнерский свитерок выворачивался и превращался в благопристойную серую одежку. Серый для Пономаря – самый подходящий цвет.
Марина, звезда его, Мариночка Яковлевна, развалилась в кресле. Почему-то сидя она казалась массивнее, чем стоя. Католик подозревал, что Бурова много ест не столько из любви к жратве, сколько из необходимости поддерживать форму. Высокий толстяк может быть грозен, низенький – комичен, но толстяки среднего роста выглядят максимально безобидно.
Седина у отросших корней. Глаза припухшие, улыбка жалкая. Вечно она обвешана какими-то сумками, авоськами, пакетами, это не считая рюкзака, с которым она никогда не расстается. Вот и сейчас: со спины его сняла, но поставила не на стул, а между ног. Формой он напоминал небольшую торпеду.
– А что по двум другим? –
