Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

– Ирина, – запыхавшись, позвала Валентина. – Прервись на минуточку.

Мукосеева недовольно обернулась к ней. Она стояла над кроватью, заправляя свежее белье.

– Ну чего тебе?

– На минуточку, – повторила Валентина, шагнула в комнату и закрыла дверь перед носом Айнур.

Девушка села на пол, обхватила колени руками и стала ждать.

Прошло не меньше четверти часа, прежде чем дверь распахнулась. Валентина вышла, и лицо у нее было такое, что Айнур вскочила как подброшенная.

– Валя, что-то плохое? – Она пыталась заглянуть ей в глаза. – Что случилось? Ты себя нормально чувствуешь?

Ей даже не приходилось притворяться. Эта женщина была вчера добра к ней. А сейчас у нее глаза сузились в щелки и губы запали. Что могла сказать ей Мукосеева, кроме правды?

Валентина наконец обернулась к Айнур. Она рассматривала девушку, словно увидела впервые.

– Какое скотство, – тихо, с бесконечным удивлением в голосе проговорила она.

– Почему? Валя, они тебя чем-то обидели? Я что-то сделала не так?

Валентина взяла ее за руку. Вдвоем, никого не встретив по дороге, они вернулись в комнату Селиванова. Горничная открыла ключом, взятым у Айнур, и заперла дверь изнутри на два оборота.

– Сядь. – Сама она опустилась на заправленную постель.

Руки ее взметнулись, Валентина сорвала косынку, покрывавшую голову, и отбросила в сторону.

Айнур снова уместилась на детском стульчике.

– Значит, негативная энергия, – проговорила Валя и коротко, болезненно рассмеялась. – Нет, ты подумай! Они его, значит, убили, а теперь тобой, как тряпкой, подтирают пол!

– Валя, я не понимаю… – прошелестела Айнур. – Как это – убили?

– Я не знаю как! Только одно тебе скажу: Петя был такой человек, который волосок на ободке унитаза не оставлял за собой, смахивал бумагой. А знаешь почему? Считал, что после него не должно оставаться грязи. И он себе выстрелил в голову? – Она снова засмеялась, сухо и зло. – В висок? Из пистолета? Чтобы кровь осталась по всей комнате? Он ведь знал, кому придется всё это убирать! Никогда он не задал бы мне такой работы.

– Хозяйка упомянула, что он оставил записку, предсмертную, – осторожно сказала Айнур.

Левашова ей ничего подобного не говорила. Но Валентине об этом знать неоткуда.

– Ну да, оставил. А знаешь, что в той записке написано?

Айнур помотала головой.

– «Митя и остальные, простите. Устал», – процитировала Валентина. – Чтобы он родному сыну оставил такое вот сообщение? Пять слов? «Митя и остальные»? Объединил кого-то с сыном, обратился ко всем сразу? – Она скомкала косынку в кулаке. – Айнур, он в Мите души не чаял! Он на меня-то обратил внимание только потому, что я сказала, какой у него красивый и взрослый мальчик. До этого Петя на меня смотрел, как на… Не знаю, как на часы с кукушкой. Кукует ли исправно? Точно ли время отсчитывает? А тут словно проснулся. Он на всё готов был для сына… Они с Митей долго жили одни, мать бросила своего мальчика, бесстыжая женщина, ну да бог ей судья… Такого мужчину не оценила! Не разглядела, не поняла, что он за человек. Это ее вина, что он весь был душевно переломанный, искалеченный. Видела деревья, в которые молния попала? Если такое дерево сразу не сгорело, оно остается живым, но с большим черным следом, вмятиной такой, там даже прятаться можно, я маленькая в детстве как раз от грозы в таком и укрывалась… – Речь ее становилась всё более бессвязной. – А как он здесь впахивал! С утра до ночи, ни одной пылинки нам не спускал! Днем приляжет на полчаса поспать – и снова как в строю, как на битву… При Пете такой порядок был – я нигде такого не встречала. У него к этому настоящий дар был, к тому, чтобы всё крутилось как надо, день за днем, чтобы ни одного самого крошечного перебоя… Это всё он ради мальчика своего. Он этим хозяйством… дирижировал, вот. Всё под его руками пело. Как оркестр. Он с вещами разговаривал, понимал их.

Айнур вздрогнула. Что это она такое говорит?

– А теперь они, значит, негативную энергию чистят… – бормотала Валентина. – Сами убили, сами и подчищают… Что ж за люди-то такие…

– Валя, зачем им убивать Петра Алексеевича? – робко возразила Айнур. – Хозяйка мне вчера сказала, что он их обожал. Относился как к родным детям…

Валентина уставилась на нее – и вдруг в голос захохотала. Айнур, перепугавшись, кинулась зажимать ей рот.

– Тише, Валя, тише! Ты чего!..

– Обожал?! – задыхалась Валентина, отталкивая ее руку. – Да он их презирал! Понимаешь ты, дурочка? Презирал! Как вшей тифозных, как плесень! Называл их ворьем. Говорил, что таких расстреливать надо. Что от них ничего, кроме мерзости и дряни, что они только жрут, гадят и подгребают под себя да еще… как это… – Она хлопнула себя ладонью по лбу. – Имитируют, вот! Имитируют жизнь! Творчество имитируют, радость от жизни, дружбу, даже любовь… Он в них живых людей не видел, понимаешь ты это или нет?!

– Тише, Валя, тише! Я понимаю, понимаю…

– А они… про него… обожал… – Она задыхалась от слез. – Если бы не Митя, если бы не нужда в деньгах, он бы здесь секундочки лишней не провел! Вот дом этот – дом он любил. Это правда. Повторял мне: Валя, за вещами надо ухаживать как следует, вещи ни в чем не виноваты. Не виноваты, что принадлежат сволочам. У него особый подход был к миру. Он как будто не из нашего времени был человек. Церемонный такой! Единственный раз за всё время я от него грубое слово услышала, один-единственный! Да и то – знаешь какое? «Лахудра»!

– За что он вас так обозвал?

Валя засмеялась сквозь слезы.

– Да не меня, глупенькая ты. Дочку хозяйскую.

– Я ее еще не видела.

– Лида с Митей – Ромео и Джульетта, точь-в-точь. Я ему говорю: Петя, она не такая, как ее родители. А он мне: какая разница? Он их так ненавидел, что не желал и в Лиде видеть ничего хорошего. Его чувства… они его ослепляли. Я-то надеялась, у него это пройдет. Может, и прошло бы. Он в последние две недели повеселее стал, хотя иной раз задумается – и будто в омут проваливается, нет его тут. Он мне никогда ничего не дарил. А тут вдруг спросил, не хочу ли я сережки с бриллиантами на день рождения. Я, грешным делом, подумала – уж не от жены ли остались? Спросила его, а он смеется: я, говорит, планирую получить нечто вроде щедрого пожертвования от одного церковного служителя. А ведь в церковь Петя не ходил… То ли это