Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй
Наутро, пожелав завести побольше друзей, я раздал всем в отеле щедрые чаевые и отбыл утренним поездом в Сан-Себастьян. На вокзале я дал носильщику на чай ровно столько, сколько положено, поскольку сомневался, что мы с ним еще увидимся. Мне ведь хотелось завести надежных друзей из французов только в Байонне – на случай, если я туда когда-нибудь вернусь. Я знал, что смогу рассчитывать на их дружбу, если они меня вспомнят.
В Ируне нас пересадили в другой поезд и проверили паспорта. Я покидал Францию с тревожным чувством. Как просто жить во Франции! Возвращаясь в Испанию, я чувствовал себя глупцом. В Испании ничего нельзя знать наперед. Но даже чувствуя себя глупцом, все равно отстоял очередь с паспортом, открыл свои чемоданы на таможне, купил билет, прошел через калитку, забрался в поезд и сорок минут и восемь туннелей спустя был в Сан-Себастьяне.
Даже в жаркий день в Сан-Себастьяне сохраняется что-то от раннего утра. У деревьев такой вид, словно их листва всегда немного влажная. Улицы словно недавно полили водой. В самый жаркий день всегда найдутся улицы, на которых прохлада и тень. Приехав в город, я направился в отель, где останавливался раньше, и снял номер с балконом, откуда открывался вид на городские крыши. За крышами виднелся зеленый горный склон.
Я распаковал чемоданы и составил книги на столик в головах кровати, достал бритвенный прибор, развесил кое-что из одежды в большом гардеробе и сложил стопку для прачечной. Затем принял душ в ванной и пошел на ланч. Но в Испании еще не перешли на летнее время, поэтому я пришел рано. И снова перевел свои часы. Приехав в Сан-Себастьян, я сэкономил час времени.
Когда я пришёл в столовую, консьерж вручил мне полицейский листок, и я его заполнил. Расписавшись, я спросил у него два телеграфных бланка и телеграфировал в отель «Монтойя», чтобы мне пересылали всю почту и телеграммы на новый адрес. Затем подсчитал, сколько дней пробуду в Сан-Себастьяне, и телеграфировал в контору, чтобы они держали мою почту, пока я не вернусь, а все телеграммы в течение шести дней пересылали мне в Сан-Себастьян. Затем вошел в столовую и поел.
Поев, я поднялся к себе в номер, почитал немного и лег спать. Проснулся в половине пятого. Достав купальный костюм, я завернул его с гребенкой в полотенце, спустился и пошел по улице к Конче. Недавно начался отлив. Пляж был гладким и твердым, а песок – желтым. Я вошел в кабинку, разделся, надел купальный костюм и пошел по гладкому песку к морю. Песок грел голые ноги. Народу в воде и на пляже было немало. Вдалеке, где почти смыкаются оба мыса Кончи, образуя бухту, белела полоска прибоя и виднелось открытое море. Несмотря на отлив, накатывали редкие плавные волны. Они напоминали зыбь на воде и, набирая массу, мягко рушились на теплый песок. Я вошел в море. Вода была холодной. Когда накатила волна, я нырнул, проплыл ее насквозь и вынырнул, уже не чувствуя холода. Я подплыл к плоту, подтянулся и лег на горячие доски. На другом конце плота были парень с девушкой. Девушка расстегнула верх купальника и подставила спину солнцу. Парень лежал на плоту ничком и разговаривал с ней. Она смеялась тому, что он говорил, и подставляла солнцу смуглую спину. Я лежал на плоту, под солнцем, пока не обсох. Потом нырнул несколько раз. Один раз нырнул глубоко и доплыл до самого дна. Я плыл с открытыми глазами, и кругом было зелено и темно. Плот отбрасывал темную тень. Я выплыл у плота, подтянулся, нырнул еще раз, подольше задержав дыхание, а затем поплыл к берегу. Я лежал на пляже, пока не обсох, затем зашел в кабинку, снял купальник, сполоснулся пресной водой и насухо вытерся.
Я прогулялся по гавани, под деревьями, до казино, а затем поднялся по прохладной улице к кафе «Маринас». В кафе играл оркестр, а я сидел на террасе и наслаждался легкой прохладой в жаркий день, пил лимонный сок с ледяной стружкой и виски с содовой в высоком бокале. Я долго просидел возле «Маринас», читая, глядя на людей и слушая музыку.
Позже, когда стало смеркаться, я прогулялся по гавани и дальше, по променаду, и наконец вернулся в отель на ужин. Шла велосипедная гонка, “Tour du Pays Basque”[127], и велосипедисты остановились на ночь в Сан-Себастьяне. В столовой они заняли длинный стол у стены, вместе со своими тренерами и импресарио. Они все были французами или бельгийцами и к еде относились серьезно, но не забывали веселиться. В верхнем конце стола сидели две хорошенькие француженки и отчаянно форсили, точно на Монмартре. Я не мог понять, с кем они. Все за длинным столом говорили на арго, постоянно шутили о чем-то своем и, как бы ни просили девушки, отказывались повторить отдельные шутки с другого конца стола. Наутро гонка должна была выйти на последний этап, Сан-Себастьян – Бильбао. Велосипедисты, сильно загоревшие, а то и обгоревшие на солнце, пили много вина. Эта гонка мало что для них значила, разве только между собой. Да и между собой они соревновались столько раз, что им было не так уж важно, кто победит. Особенно за рубежом. С деньгами они что-нибудь придумают.
У велосипедиста, шедшего с двухминутным отрывом, вскочили чирьи, очень мучившие его. Он сидел на копчике. Шея у него побагровела, а светлые волосы выгорели на солнце. Остальные подтрунивали над его чирьями. Он постучал вилкой по столу.
– Послушайте, – сказал он, – завтра я буду ехать не отрывая носа от руля, так что этих чирьев будет касаться только легкий ветерок.
Одна француженка взглянула на него с другого конца стола, и он усмехнулся и покраснел. Они сказали, что испанцы те еще гонщики.
Кофе я пил на террасе, с одним импресарио команды, представителем одной
