Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов
— Витя!.. — укоризненно сказала братцу Гракова жена. — Сеня выпил, бывает…
Сеня выпил, но пьян он не был, это Костя видел и, сам уже пьяненький, понимал. Сам уже пьяненький, Костя вспомнил однако, что вот таким же бешеным был Грак и тогда, когда увидел его с донкой на дамбе: ногами затопал, потом слепо нашарил под ногами камень, замахнулся на него, Костю, но спохватился, понял вдруг, что этим буликом можно убить человека, и неприцельно запустил им в Костин перяной поплавок — дал выход ярости. «Я полреспублики рыбой кормлю, а он!..» — Грак прямо задыхался от гнева, вместо того чтоб посмеяться над Костиной выдумкой, его изобретательностью. Порвал снасть, силком затолкал Костю на заднее сиденье «козла» и, держа за шкирку, ни на секунду не отпуская, привез к себе в контору. И только там разобрался, что Костя его рабочий, но слушать доводов не захотел, велел содрать с него в получку четвертную. Четыре… да, четыре года с тех пор прошло…
Витя-африкан взял бутылку, налил всем. Косте — полстакана.
Выпили.
Молчали.
Костя съел еще один помидор. Как только вырос, зараза, лето-то кислое.
Грак грыз свою рыбу.
Витя и Нина молодо работали по всему, что ни подворачивалось под руку.
И все молчали…
Так хватит ли десятки за грибы? Даже одиннадцати?..
Нет, конечно, глупство это. Чушь собачья, как говорит сын Андрей. Два боровичка к трем подосиновичкам на Комаровке — рубль. А в корзине — два ведра с шапками.
Килограмм сушеных белых среди зимы — семьдесят рублей… Одни белые, если высушить, полкило потянут…
Грак взял с покрывала деньги, которые он в порыве гнева скомкал и швырнул, разровнял.
— Никак, дядька, боишься продешевить? — поднял он глаза на Костю. И достал еще трешку.
Но Костя отвел его руку с деньгами.
— Мне интересно, — сказал Костя, — как это они у вас выросли? — И показал на помидоры.
— Не тут они выросли… — неохотно отозвалась Нина. — Привозные…
— А-а, — протянул Костя.
— Так ты продаешь грибы или нет? — теряя терпение, сказал Грак.
— Убери свои гроши, не нужны они мне. Заедем лучше в наше село, возьмешь там для меня бутылку — и все.
— В какое село?
— В Яворы. Вам по пути.
И опять ничего не понял Грак:
— Отдашь грибы за бутылку?! Ну а сам-то почему не можешь взять ту же бутылку? Даже две?
— Чудак-человек! Магазинщицей работает Таня, моя жена, она же ни за какие гроши мне не продаст! — Врал Костя, врал, вон куда его понесло — уже чужую жену себе присвоил. — Таня будет очень ра́дая видеть вас…
— Упрямый дед, в характером… — вздохнул Грак. — Ладно, будь по-твоему…
С шиком был доставлен Костя в Яворы. И раньше, чем ехал бы автобусом.
— Спасибочко, Сеня, — сказал он, выбираясь на машины и вытаскивая корзину. — Удружил от души, спасибо… А грибы, дорогой мой Арсений Данилович, мои дети тоже любят… У нас с тобою, как говорят по телевизору, боевая ничья — удочку мою, помнишь, на дамбе ты поломал?..
И пошел нетвердой походкой вниз по улице.
— Старый хрен!.. — послал ему Грак вдогонку.
БЕТХОВЕН, ГОГОЛЬ, РОДЕН, ПЕТЯ…
Дело было вечером, делать было нечего, мы сидели на крыльце, чистили картошку. И пришел Петя, сказал:
— Добрая вечеря будет! — Он улыбнулся, показал глазами на сбой отдувающийся карман.
Ну, это уж как водится — добрый ужин, неторопливая беседа за столом и подкидной «дурачок» напоследок…
Не могу представить себе Петю, праздно убивающего время. Разве что в такой вот поздний час, когда день позади, а за этот день очередного отпуска столько всего-всякого переделано им…
С рассветом он ходил в лес за опенками и гонкими елочками на косовища. Сейчас, осенью, в косовищах, конечно, нужды нет, просто они должны вылежаться, высохнуть за зиму.
Потом электродрелью он сверлил отверстия в трубах, которые привез для забора.
Потом мы сходили с ним к Мише Яволю за вагонным домкратом, прилаживали домкрат под углами моей хаты — поднимали ее.
Подъем хаты — искусство тонкое, канительное, венцы в связке должны чувствовать себя непринужденно, весело, а у меня ведь «руки не к тому затесаны», мне б в деревне только «свиньям ести носить». И поэтому я нахожусь под постоянной Петиной опекой — ненавязчивой, но постоянной, он сам знает, когда необходимы его совет и помощь.
У Пети золотые руки. Прошу прощения за этот захватанный штамп «золотые руки», но ведь не скажешь «платиновые», или хотя бы «серебряные», а больше драгоценных металлов в обиходе, кажется, нет. Фрезеровщик высшей квалификации на заводе, он умеет делать буквально все, за что бы ни брался. Во всяком случае здесь, в Яворах.
Мы подняли хату, выверили по уровню углы, как пришла Дануся Концевая: свинья подрывает хлев, того и гляди стенка рухнет — хо́дим, Петечка, свинью задротуешь… Дротовать — значит, продеть у свиньи в лыче, рыле, медную проволоку, по-белорусски — дрот, согнуть кольцом, чтоб землю, холера, не рыла.
Петя чуть слышно вздохнул, пошел с Данусей.
Когда вернулся, на крыльце дома его поджидал уже Вася Шавель. С ножницами: подстриги, пожалуйста…
Потом Петя ходил к бригадиру насчет коня на завтра — надо свозить тещино жито на совхозную мельницу. По дороге заглянул к Платоновым — дядька Сергей просил «прозвонить» электросварочный аппарат. «Прозвонил», нашел место замыкания — и все, дню конец, дню очередного отпуска, пришедшегося по заводскому графику на осень.
Трудовой день позади. Вот почему теперь и не грех помухлевать-подурачиться в подкидного «дурачка»…
Бог, как говорят, забирает быстрее всего тех, кого любит.
Или лишает гениального композитора слуха, писателя — разума, ваятеля — зрения.
На нашу минскую квартиру позвонила жена Шуры, старшего Петиного брата: Петя резал на циркулярке дрова и на левой руке отрезал четыре пальца…
ПИЛИПОВКИ
Середина декабря, пилиповки. Волчьи свадьбы. Дороги забиты снегом. Автобус не ходит. Хорошо, был бы только в магазине хлеб да никто тяжко не заболел бы в селе, с остальным же мириться можно.
Мне надо было в город, и я пошел за три километра к большаку в надежде на удачу.
Тракторы работали в других бригадах, и дорога пахла конями — уже неделю ездили лишь на конях.
На всякий случай я сунул в карман нож: на днях волки заступили дорогу ребятишкам, которые шли напрямую через поле в школу. Зарезали в Бахаревичах в загоне у конюшни трех жеребят; приходили и на нашу ферму, загнали внутрь перетрусившего Буяна — он едва не сбил с ног Мишу Яволя, когда тот, услыхав его скулеж, открыл дверь.
Уже возле большака меня нагнал Алик — подвозил сестренку с девочкой.
Но и по большаку автобусы не ходили. Решили
