Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов
Это же не грибники, как давно понял Костя, это ж так, недоразумение, лисичка и пара дрызглых подберезовиков сверху.
Он подошел к плантации. Повсюду в траве блестели бурые шляпки маслят. Не мелкие, но и не крупные, а в самый раз, что называется, «товарные», с редкой червоточиной. В другой раз Костя сам с удовольствием нарезал бы их корзину, но сегодня, в праздник боровика — к чему?..
Костя предусмотрительно зашел с тыла плантации, оставил ее нетронутой — словно понятия о том не имел! — меж собою и дорогою. Он не оборачивался к дороге. Лишь слышал тяжелое сопенье сперва перебегавших от гриба к грибу «дачников», сдавленные от волнения (от жадности?) восклицания. Но вот наконец все сели, сели намертво, пока не перелотошат всех маслят до единого. То-то будет радости…
Сделав крюк, Костя направился к позициям, оставленным наспех противником.
Догадывался, что опоздал к автобусу. И превратил догадку в сиюминутную беду — выкопал из-под боровичков будильник. Так оно и было…
Больше того. Заметив возле ручья нахальные синие «Жигули», пошел прямо на них, экономя, правда, сотню шагов до кладочек…
«Дачники» тоже свернули охоту. Один мужчина, довольно тучный, в узких красных плавках стоял по колено в ручье, умывался, плескался, отфыркивался; по воде от него расплывались белые пятна-плевки. Второй роскошествовал в тенечке, из высокой травы лишь торчали черные коленки — лежал, раскинувшись, на спине. А рядом с ним над разостланным пикейным одеялом хлопотала на корточках женщина, тоже загорелая, в лифчике и штониках, — накрывала на стол.
— Ну и как, дядька, грибочки? — без особого выражения в голосе спросил тот, что плескался в ручье. Потом поднялся на берег, брезгливо перешагивая через крапиву.
— Да ёсть трохи… — тоже безразлично ответил, подходя, Костя, свел глаза в щелочки, поставил корзину.
— А мы так ведер пять нарубили, — снисходительно сказал «дачник». — Хоть косою коси. И все чистые… — Он склонился над Костиной корзиной, по-хозяйски приподнял прикрывающие ветки. — Ну-ка, ну-ка… — И присвистнул. — А будильники что здесь тоже растут?.. — добавил растерянно.
Брал верхние грибы, заглядывал вглубь, не верил, что корзина полна только белыми и красноголовиками, изумлялся, не верил, завидовал, заглядывал меж прутьев корзины, но и там в основном либо белели ножками, либо чернели шляпками боровые.
Костя позволил ему все это проделать.
Костя стоял над ним, глядел на побитую золотистыми пятнашками и усеянную каплями воды розовую спину, на врезавшиеся в тело влажные алые плавки, разговаривал про себя: «Ну, здоров, здоров, товарищ Грак, дорогой директор!.. Это сколько же годов ты работаешь у нас? Может, пять, а может, и семь, хрен ее ведает… И все не признаешь ты меня, своего косаря Костю Воробья, тоже птушку, только не перелетную — со мною ж ты не летаешь…»
— Сеня!.. — окликнула Грака из-за кустов женщина. — У нас все готово…
— Давай неси, Сеня! — весело добавил, встал в траве их загорелый дочерна спутник.
Женщина была женою Грака — приехала вместе с ним, работала в сельсовете — гоняла справа налево костяшки на счетах. А угольного «африкана» Костя не знал, видел впервые. До Тишковичей, где располагалась рыбхозовская контора, было вкруговую километров десять, и Костя попадал туда от случая к случаю: зарплату он получал вместе с заречанской рыбацкой артелью — привозили на «газике».
Нет, не узнавал Грак Костю. Смотрел на него, хлопал короткими рыжими ресницами, выпячивал пухлую губу, что-то соображал.
— Зовут обедать, — сообщил наконец. — Ты, дядька, погоди… — И стал спускаться к воде, смешно сторонясь крапивы, достал из аира притопленную бутылку водки.
— Может, с нами, по махонькой, за компанию?.. — вдруг сказал он от ручья, щелкнул ногтем по бутылке, прихлопнул на плече комара.
Костя вроде бы подумал. И сказал, вроде бы колеблясь:
— Вообще-то трошки можно… Правда, докторка ругаться будет…
(От Кости до акушерки было шесть километров, до докторки — все двадцать.)
— А мы ей не скажем! — воскликнул. Грак.
Держась одной рукою за лозовую ветку, Грак поочередно пополоскал ноги в воде — липкая черная жижа, что продавилась между пальцами, не хотела ни вымываться, ни отмываться — ею можно было ваксить сапоги. Грак вытер ноги о траву, влез в сандалеты.
— Сеня, — протянул он дружелюбно руку.
— Костя, — представился Костя. Он впервые пожимал директорскую руку, и это было интересно.
— Вы говорите: грибы, грибы!.. Гляньте, какие у дядьки грибы! — в сердцах сказал Грак, подводя Костю к скатерти-самобранке.
— А-а, так это вас мы видели там, в лесу? — спросила Гракова женка.
Костя неопределенно дернул плечом.
Ничего бабенка, вспомнил молодые годы Костя, пухлявенькая. Волосы белявые, коротко стриженые, глаза зеленые, способные душу из человека достать. Вслед за Граком она нагнулась к корзине, и Костя нечаянно увидел молочного цвета волнующий срам.
— Ого! — изумилась она.
Подошел и африкан, присвистнул.
— Но это ж только сверху? — неуверенно предположил он.
— Где там к чертям сверху! — отмахнулся Грак. — Все — с Государственным Знаком качества… Ладно, будем обедать. Дядька — наш гость.
На покрывале, на газете лежали нарезанный хлеб, какая-то неведомая Косте красного цвета рыба, вяленые лещи, помидоры, колбаса. Стояло три стопаря.
Грак сходил к машине, вернулся со стаканом.
— Ну, садимся, — сказал он. — Присаживайся, не стесняйся, — пригласил персонально Костю.
Костя достал из кармана два оставшихся яблока, застенчиво поклал с краю покрывала.
Грак свернул с влажной бутылки желтую пробку, стал разливать. Разливал он забавно — сперва плеснул на донышко в один стопарик, потом недрогнувшей рукою наполнил с краями двухсотграммовый стакан, затем — два оставшихся стопарика и напоследок долил первый, тот, в котором уже было на самом донышке.
Сливки, что ли, снял, подивился Костя, век живи, а дубиной помрешь… Для меня, значицца, для гостя?..
Но нет, Грак поставил перед ним стакан.
— Это тебе, дядька… Ничего, ничего, свои же люди. А мы к тому же за рулем, нам много не можно…
Костя был, конечно, не против подобного дележа, хотя и смущался немало, и объяснить причину воздаваемых ему почестей — спросили бы — не смог бы. От него, правда, не ускользнуло веселое недоумение, тотчас отразившееся на лицах Граковой женки и африкана.
— Ну, за грибочки… — Грак поднял чарку со сливками.
— За грибочки!.. — согласился африкан и поднял свою. — Давай, сестренка, — обратился к Граковой жене. — Но с тебя, Сеня, причитается еще и большая водка — в целости-сохранности доставил с юга Нину. В море не утопла, с морячками не сплыла, грузины не умыкнули… А сил набралась — так на целый год… — И он подмигнул Нине, своей сестре, значицца.
— За мной не заржавеет, — кивнул Грак, совсем уж и
