Берегите весну - Лев Александрович Бураков
Бензовоз резко затормозил у самых окон общежития.
Саша влетела в комнату и, быстро скинув пальто, принялась выкладывать на стол привезенные из города подарки. Маша неподвижно сидела на кровати и безучастно смотрела, как из сумки появлялись:
— Ириски «Золотой ключик» — это нам с тобой, Маша. Яблоки — это нам и Вальке (Валька — дочка кладовщика, трехлетняя кудрявая толстушка). Сигареты с фильтром — Кольке…
— Тебе он нравится? — вдруг спросила Маша. Глаза у Саши расширились.
— Кто?
— Ну, кто? Стручков! — Маша опустила голову, и уши ее вспыхнули. Саша бросила полупустую сумку и подсела к Маше.
— С чего ты взяла? Никто мне не нравится. И вообще я сюда работать приехала. — И Саша, невольно вздохнув, повторила: — Работать приехала, слышишь, чудачка? Ра-бо-тать.
— А мне говорили, что у вас любовь… По фермам-то вместе ездили. И всегда он тебя нахваливал, особенно последнее время…
Маша не удержалась, всхлипнула. Саша обняла ее.
— Какая глупость…
Так вот почему Маша последнее время сторонилась ее! Сказывалась больной, чтобы не идти вместе в клуб, а по вечерам сидела над книгой грустная и читала одну страницу целый час… Эх, Маша, да не нужен мне твой Колька! И никто мне не нужен! И никто мне не нравится. И не понравится. И любить никогда никого не буду…
— Машенька, выдумки все это. И любовь — выдумали, а если и есть где она, любовь эта, так от нее только одни неприятности.
— Когда я ему сказала, так он даже побледнел и обругал меня. Сказал, что ты, конечно, умнее и так себя бы не вела. Что ревность — пережиток капитализма. И что, — Маша горько всхлипнула, — что если любишь, значит, веришь. И… и наоборот…
— Наоборот? Интересно… И что дальше?
— В общем, поссорились мы здорово, и тогда он напился, — голос Маши задрожал. — А теперь Львов хочет его судить, а за что? Я, дура, виновата…
— Да никто судить не будет. Вот — честное комсомольское!
Маша подняла заплаканное лицо, Саша улыбнулась.
— Да брось ты! Честное-пречестное слово — первый раз слышу, чтобы Колька… Да ничего такого и близко не было! Ну, сейчас же вытри слезы и улыбнись. Выше голову!
Маша вытерла платочком глаза, повеселела.
— Не стоит, конечно… Давай чай пить, я без тебя здесь пирог испекла. Хороший, со смородиновым вареньем.
И они пили чай. И хотя Саша не любила смородиновое варенье — она ела пирог: ей хотелось сделать Маше что-нибудь приятное.
…Протяжно пропел гудок. Цибуля неторопливо принялся вытаскивать из ящика стола бланки, нормативы, чернильницу, счеты.
— А, контролер, с приездом! — встретил он Сашу. — Как праздник провели? А мы тут без вас после дежурства пропустили по махонькой — для промывки собственной, так сказать, системы питания.
— Цибуля у нас спец в отношении смазки, — улыбнулся ожидавший наряда токарь Василий Миногин.
— Да, не чета вам, «аристократам», — хитро прищурив коричневый глаз, отпарировал Цибуля. — Мы и коктейли пили. Знаете степной коктейль? Состав простой: обычный самогон и для вкуса пузырек одеколона «Светлана», пьешь — и дух захватывает.
— Нашел время контролера просвещать! — вошел Репейников. Он открыл ключом свой ящик и вынул пачку актов по приемке тракторов из ремонта. Они, непривычно белые, легли на пропитанный мазутом стол.
— Вот, подпиши, контролер. Наши, так сказать, итоги…
Саша просмотрела бланки. Вместе с актами на давно выпущенные машины было несколько актов на те, которые еще стояли в мастерских. Она подписала старые акты, а новые отложила.
— А что же эти? — нахмурившись, спросил Репейников. — Да ты не бойся, подписывай, сводку уже дали, а эти бумажки так, для проформы…
— Все тут для формы, — отозвался Миногин. — Как в торговле.
— Как это в торговле? — насторожился Репейников.
— Да так, — безразличным тоном продолжал Миногин, — знаешь, как акт там расшифровывают? Просто — по буковкам: Аккуратная Кража Товаров.
— Иди работай, взял наряд и иди, — Репейников повернулся к Саше, пододвинул ей бланки. — Мы здесь ничего не крадем и шутки шутить не будем…
Цибуля, уткнувшись в наряды, будто его здесь и нет, что-то чиркал карандашом и как бы для себя шептал:
— Нарядики, актики, бумажечки, авансики…
В словах Миногина и Цибули Саше почудилась какая-то ирония. В их, казалось бы, не относящихся к разговору об актах репликах сквозила скрытая неприязнь и осуждение, какой-то упрек. Авансики? Противное, скользкое слово. Цибуля готовит наряды на выписку аванса рабочим. Это ясно. А она? Она же сейчас подпишет «авансики» на машины. Но ведь многие из них не могли еще быть отремонтированными. Значит «авансики» подписать — это довершить настоящий подлог! Саша задумчиво вертела авторучку.
— Ну, давай, что ли? — Трофимыч, улыбаясь, пододвигал ей бланки. — Не робей!
Саша решительно покачала головой.
— Пойдемте посмотрим, что вы дали в сводку.
Трофимыч пожал плечами. Они вышли в сборочный цех, наполненный едким дымом, густым, как туман. От чернеющего силуэта дизеля отделились два тракториста.
— Ну его к черту, ваш трактор! — в сердцах рубанул один, хотел, видно, добавить что-нибудь покрепче, но, увидев Воронову, закончил спокойнее: — Дымит, как самовар, а не заводится…
— Холодный, вот и капризничает, — успокоил Репейников.
— Да, холодный! Насос работает, как тарантас, а регулировщиков к нему и калачом не заманишь. А в сводку дали и наряд закрыли. Вот и отцепись!.. А нам на этом тракторе хлеб зарабатывать, сельское хозяйство поднимать… С вами поднимешь!
Тракторист махнул рукой и исчез в голубом дыму. Опять призывно запел пускач и, взяв самую верхнюю ноту, сорвался на хрип, захлебнулся.
Второй тракторист молча укоризненно посмотрел на Сашу и, медленно повернувшись, тоже пошел к машине. Саша знала его. Его фамилия Сомов. У него старая мать и две сестренки-школьницы.
— Вот он ваш, «сводочный», — тихо сказала Саша.
— Ваш да ваш! — взорвался Репейников. — Он такой же мой, как и ваш! Пока вы в городе с инженером асфальт шлифовали, мы здесь план гнали! План!
— А вы на меня не кричите, товарищ заведующий!
— А я и не кричу, товарищ контролер, — у меня голос такой.
Около Репейникова и Саши остановились двое рабочих. Заведующий потрепал одного из них по плечу.
— Весь праздник бухали здесь, а выходит зря. Скажи, Потапыч, что легче: гулять или работать?
Потапыч улыбнулся миролюбиво, смолчал. Саша поняла, что если сейчас же сама не ответит Репейникову, если смолчит, — она навек будет считать себя размазней, девчонкой. Волнуясь, чувствуя противное головокружение, Саша отчаянно похлопала удивленного Потапыча по другому плечу.
— А вы, Потапыч, не молчите! Знаете, что в праздник работа не в работу — ведь знаете? Кто же виноват, что с начала ремонта дремали, а сейчас начали без красных чисел вкалывать?
— Приказ был директора, Щепака, — охотливо ответил Потапыч.
