Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов
Да, но что я увозил из Лукашевки?
Прежде всего уверенность, что покамест мне ясно, что многое не ясно. Например, почему Ермолик именно 30 июня передала под расписку деньги Чигирю, если прежде подобного не бывало?.. (Сама пригласила его на работу, давно знала его и — под расписку…) В какое время она и Морковка приехали в Ольховатку, в какое расстались?.. Где и чем занимался Морковка всю ночь на 1 июля?.. И так ли уж безобидно окружение Киселевой, как хотелось бы думать?..
Ермолик всеми силами пытается отвести следствие от Лукашевки, нервничает, но в то же время ведет себя так, будто у нас не может быть подозрений на ее счет… Киселева, напротив, спокойна, хотя и понимает, что у нее с алиби дело похуже, чем у других… Ермолик терпимо, даже с каким-то материнским покровительством относится к Морковке, Киселева — с очевидным презрением, но обе не допускают мысли, что Морковка может иметь какое-либо касательство к убийству. Тот же малодушничает, недвусмысленно намекает на Киселеву и, если потребуется, готов, пожалуй, обвинить и Ермолик, продать весь божий мир — лишь бы выпутаться самому…
Мне претило думать, что Тамара Киселева соучастница преступления, скажем, наводчица, пусть даже невольная. Она не настолько наивна, за внешней ее холодностью, за кажущейся, мнимой неразборчивостью в связях — по-моему, здесь во сто крат больше зависти, сплетен, нежели правды, — таилась душа чистая, целомудренная, я не сомневался в этом. Она носит маску некоего пренебрежения, если не высокомерия, и это понятно, девочка избалована чрезмерным вниманием мужчин, ей это льстит, как льстит всякой нормальной женщине, в противном не устоял бы мир, но она успела подустать к своим девятнадцати годам, и что-то дальше будет?.. Впрочем, зачем загадывать, Дмитрий Васильевич, твои пророчества никому не нужны, от них ничего решительно не изменится, обратись-ка лучше к нынешнему дню.
Братья Филипповы… Этих мальчиков мы с Вариводой исключили из наших списков почти напрочь, несмотря на ералаш, который они подняли в магазине. У меня еще сидел Грибонеедов, мы перебивались с ним с разговора по существу на разговоры на отвлеченные темы, на тары-бары-растабары, когда на улице раздалась джазовая музыка. Она приближалась и, громкая, бесцеремонная, истязала душу. Это со включенным магнитофоном к сельсовету шествовали братья Филипповы. Ни минуты без музыки, как «ни дня без строчки»…
Я допускал, что они вот так же заявятся и в мою комнатушку, но нет, выключили на крыльце.
Мальчишки погодки, старшему семнадцать, учится в ГПТУ, младший бросил школу, лынды бьет, но нынче намеревается вроде бы тоже пойти в училище. Оба белобрысы, румяны, высоки, я со своими ста восемьюдесятью сантиметрами чувствую себя возле них неуютно. Легкие рубашки навыпуск едва скрывают юношескую хрупкость, худобу.
Да, согласны, они некрасиво вели себя вечером 30 июня, но кто же думал, что так трагично закончится тот день… К Чигирю у них никогда никакой вражды не было, хороший был дед, честное слово, товарищ следователь, и мать хорошая, и бабка ничего, жалко их, но что поделаешь, коль в одном месте ветер свищет…
30-го, позавтракав, они отправились в лес по землянику. Набрали двухлитровый бидончик. На обратном пути, примерно, в полдень, завернули в поселок торфозавода, где живут знакомые ребята, — проголодались, захотелось хлеба, лука, огурцов с грядки. Но на самом краю поселки их остановила Вера, молоденькая женка заводского механика, что ли, они ее плохо знают: «Хлопчики, мне помощь нужна, а муж — на беду — в командировке…» Работа оказалась пустячной, однако веселой: предстояло выгнать из дома мух, налетевших от близкого хлева. Но хозяйка усадила их сперва за стол, налила под яичницу по стопарику самогонки. Потом сама — «вы мне все горшки с цветами посбрасываете», — приставляя табуретку, лазала по подоконникам, маленькая, крепенькая, тянулась к гвоздям, прибитым под потолком: занавешивала постилками окна. И, наконец, распахнув двери, со смехом сообща выгнали мух из затемненных комнат. Потом снова сидели за столом, ели землянику, жгли свечку, слушали негромкий проигрыватель…
Да, верно, выпив вина, чувствуешь себя взрослым… «А как, по-вашему, чувствует себя взрослый, выпив вина?» — «Ну как…» — растерялись, не приходило прежде в голову…
Хозяйка встала сполоснуть бидончик из-под земляники, Павлик тоже было встал, но зацепился за ножку стола. «Знать бы заранее, где упадешь, соломки бы подослала!..» — засмеялась Вера (гороховой, зло подумал я, — на ней курчавые детки получаются). Вера попыталась устроить Павлика на тахте, Саша стал помогать ей, но тоже загремел. «Эх, мужик!..» — в сердцах сказала Вора. Кончилось тем, что раздосадованная хозяйка выпроводила их в конце концов домой: «Шагайте и по-быстрому…»
А потом был обоюдный провал в памяти, развезло, видно, по дороге, ведь солнце еще припекало, около восьми, оказывается, озоровали в магазине, разбили стекло, оскорбили Дениса, заведующую. Потом спали в пуньке на сене и в одиннадцать, пробудившись, слушали «Маяк», огорчились из-за проигрыша минчан и оттого пошли в сторожку к дядьке Куницкому за вином. Эта старая шельма знает свое дело туго: вино дает с готовностью, но с пятидесятикопеечной наценкой, будто в ресторане. Если же в долг, наценка увеличивается до рубля. Наутро обе порожние бутылки из-под дешевого «Вермута» были предъявлены следствию, круг замыкался…
Сегодня, во время этих моих бесед, в Лукашевку дважды звонил Варивода. «Я ведь чего звоню?.. — невозмутимо сказал Михаил Прокофьевич. — Я только что узнал из газет, что минское «Динамо» вновь продуло. Представляешь?..» Я не представлял, поскольку не очень-то интересуюсь футболом. Михаил Прокофьевич, кажется, тоже был не ахти какой болельщик. Просто подал голос, не вылущилось ли случаем зерно. «Ну и как там на Западном фронте?» — без всякого интереса в голосе спросил он затем. «На Западном фронте без перемен…» (Лукашевка и в самом деле была к западу от Ольховатки, и сейчас наша черная «Волга» катила аккурат на склоняющееся к горизонту солнце.) Мы шутливо, как придется, кодировали разговор, потому что не было в общем-то особого доверия к телефону, тут всякое может быть и поберечься не мешает. (По телефону, кстати, каким-либо образом могла быть передана в Ольховатку информация о деньгах в кармане Чигиря…) Мы обращали наш разговор в несерьезный внешне треп еще и потому, что покамест не было неожиданных, обнадеживающих результатов, что червячок совести, как ни крути, точил нас, и юмор, пусть не всегда удачный, хоть немного, да поддерживал «морально-боевые силы личного состава», если прибегнуть к языку нынешних военных…
Мы въехали в Ольховатку, старую часть города — сады, заборы, кирпичные и деревянные дома, колонки у перекрестков.
