Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Порядок! — сказал он. — Чисто, все убрано…
— Да что порядок? — Евдокия, не понимая в чем дело, злилась и с нарастающей ненавистью смотрела на Антона, который так бесцеремонно расхаживал по ее хате, заглядывая даже под кровать, словно это был его собственный дом.
— Порядок, говорю! — он остановился перед ней. — В этой хате… в твоей хате, Евдокия, — уточнил Антон, — будет квартироваться сам комендант лагеря военнопленных венгерский офицер господин Иштван Гамар!.. Ясно?
— А если я не согласна? — с надрывом в голосе спросила Евдокия. — Нужен мне такой постоялец!..
— Нужен не нужен, а спрашивать тебя никто не будет…
— Ты, вражина, насоветовал?
— Староста.
— Отольются ему мои слезки!..
— Ладно, ты и сама приберись…
— Приберусь, приберусь… Я скоро и… уйду из дома…
— Куда? — насторожился Антон и непроизвольно брякнул винтовкой, сняв ее с плеча. — А кто же будет за комендантом ухаживать, ублажать его? А? Я, что ли? Или Свиридка? Он хоть и староста, но для энтого дела не годится, — хихикнул полицай. — А ты в самый раз… Спелая ягодка! — Антон жадно стал разглядывать Евдокию и облизнул пересохшие губы. — Слушай, почему я к тебе раньше не заглянул? Какая ты все-таки. … — Он отставил винтовку в угол комнаты у двери и придвинулся к женщине так близко, что она ощутила его перегар от вчерашней попойки.
Евдокия резко отшатнулась назад. По колебанию ее груди под розовой кофточкой, запылавшим алым пожаром щекам и сердито сжатым губам видно было не только ее волнение, но и возмущение.
— Какая женщина! Огонь! — обхватил Антон Евдокию за талию, грубо лапая ее за спину и крутые бедра. — Без мужика зачахнешь, дурочка…
— Да чего вы все ко мне… Я вам не горох при дороге! — отбивалась она. — Отвяжись, постылый! Что твоя Зинка скажет, когда узнает?…
— Что она может сказать! — продолжал прижимать к себе Евдокию Антон. — Как она ночью по полю с председателем Прошкой шлялась? Так об этом не только я, все село знает!
Он все ближе подталкивал Евдокию к кровати, готовясь силой уложить женщину на постель. Похоть самца вскружила Антону голову, он норовил сделать решительный рывок, как вдруг на улице заурчал автомобиль. Полицай испуганно вздрогнул, обмяк и выпустил Евдокию из рук.
— Черт! Надо же! — кинулся он к окошку. — Они уже здесь… Ну, ты — живо! — бросил он взгляд на Евдокию и, схватив винтовку, стал у двери, как часовой. — Одерни юбку сзади…
— Эх ты, холуй! — глянула на него Евдокия с насмешкой.
— Ты быстрей, быстрей!.. Не разговаривай…
Что нужно было делать быстрей, Евдокия не знала, но поняла одно: приехал комендант лагеря. Она поправила кофту, одернула юбку, глянула в зеркало, стоявшее в углу хаты, и с ехидным намеком ухмылки на зардевшемся лице сверкнула глазами на полицая:
— Не удалось сорвать малинку? Стой теперь столбнем, как истукан!
В хату без стука вошли адъютант и шофер. Антон сделал им под козырек.
— Полицай, — несколько удивленный, буркнул адъютант и, сняв с головы фуражку, подал ее водителю.
Евдокия тут же приметила, что голова адъютанта ото лба до макушки была круглой и почти плоской, как сковородка, но с коротко остриженными жесткими волосами. Адъютант принялся осматривать хату. Зашел на кухню, пригнулся и заглянул в подпечку, в спальне дотронулся до пестрого одеяла, искусно сшитого из разноцветных кусочков материи, и громко, серьезно произнес:
— Офицеру!
Он неплохо знал по-русски, но больше всего любил слово «офицеру!», чем, естественно, угождал коменданту, ибо словом этим являлся для него именно Иштван Гамар. Поэтому адъютант, показывая рукой на стол, стулья, все повторял:
— Офицеру!
Шофер, плюгавый, с вдавленной в узкие плечи головой солдат, злыми пронзительными глазами смотрел на Евдокию и многозначительно ухмылялся. «И он туда же!» — с отвращением подумала она и резко дернула плечом. Заметил пристальный взгляд солдата и адъютант. Он сердито по-своему гаркнул на него, и тот забеспокоился, пробежал по хате и, низко сгибаясь, заглянул под кровать, даже под стол, накрытый чистой скатертью с большими лепестками причудливых цветов по белому полю.
Затем адъютант, не спеша, всем видом показывая, что на данный момент старшим является именно он, подошел к распахнутому окну, которое наполовину прикрывала слегка колыхавшаяся от легкого ветерка кремовая занавеска, и крикнул:
— Шандор!
Со двора ему ответили по-венгерски. Это был приехавший на том же автомобиле личный охранник коменданта. Приняв по приказу адъютанта новый пост, он стал деловито прохаживаться по двору, придерживая за ремень винтовку, болтавшуюся на спине, и что-то беззаботно насвистывать.
Вечером комендант Гамар прибыл в дом Лыковых. Евдокию, естественно, из хаты не выпускали. Офицер, мужчина средних лет, уже начавший полнеть, по круглому краснощекому лицу которого, как показалось Евдокии, вверх-вниз, вправо-влево бегали почти лягушачьи глаза, короткими взглядами оценивал достоинства молодой хозяйки, невольно сравнивая ее со своей сухопарой, какой он ее запомнил во время последнего расставания, женой. Ему хотелось дотянуться руками до роскошных плеч русской женщины, но в тот день Гамар слишком устал, много ругал подчиненных, и вообще, ненавистный ему лагерь выматывал силы до основания. Пленных запрягали, словно волов, в повозки, возили на них воду и другие грузы, наказывали непослушных, ленивых с точки зрения коменданта, сбрасывали в яму умерших. Поэтому Евдокию комендант трогать этим вечером не стал, а упал на ее кровать и сразу же уснул, но перед этим все же успел по привычке протянуть адъютанту ноги, чтобы тот снял с него сапоги.
— Завтра ты будешь снимать сапоги, — обернулся недовольный адъютант к Евдокии — ему было стыдно перед женщиной. — Завтра и… всегда…
IV
Жизнь в Нагорном текла медленно и уныло. Люди чувствовали себя под незримым, но физически и духовно осязаемым гнетом. Словом, жили, как в дурном сне. Прежде всего унижала беззащитность. Любой гитлеровский прихлебатель, не говоря уж о немце, даже мадьяр или румын, мог войти в любую хату и творить в ней произвол. Полицаи, свои же, казалось, люди, размахивая плетками, бегали от дома к дому по Нагорному вроде прежних бригадиров и звеньевых, буквально в шею выгоняли всех способных стоять на ногах на работу, но с бригадирами и звеньевыми можно было и побраниться, а прислужники фашистов угрожали суровым наказанием за сопротивление новым властям. А представителями этой власти на местах полицаи считали именно себя. Все права на любого человека были в их руках. Ходили слухи, что на площади в уездном центре гитлеровцы вздернули под перекладину несколько человек. Но кого и за что, нагорновцы, не бывавшие теперь в Красноконске без разрешения
