Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева
– Стой!
Милиционер бежал тяжело и даже остановился, чтобы перевести дух. Но тому, кто бежал позади, как видно, было ещё тяжелее, потому что он присел на боковушке, захлёбываясь и задыхаясь, глотнул чужого чая. Должно быть, его избили, на грани стакана осталась кровь. Капля медленно сползала по стеклу, а потерпевший уже исчез за дверями вагона.
Пассажиры всколыхнулись версиями. Их было много. Одни ругали милицию, другие кляли бандитов. Все старались поднять самый удачный вариант происшествия. Появилась продавщица шалей, неторопливо сняла свои сумки, упаковала в одну. Она-то и рассказала про карточных игроков: «Кинули мужика, с северов ехал», загрузила плечо сумкой и, попрощавшись, посоветовала: «Скоро Аральское море, рыбки припасите, вкусная».
И вот пассажиры, выпущенные на тридцатиминутную волю, уже сновали среди аккуратных рядов невообразимо аппетитных рыбных тушек и полулитровых банок с оранжевой икрой. Происходил быстрый обмен. Ася запомнила человека с круглым розовым лицом. Он был широкоплечим и таким большим, что легко мог занять две табуретки. Сидел на перроне гордо, с прямой спиной и ясным взором, и просил милостыню. Мама кинула монету в его жестяную кружку, чем крайне удивила Асю. В её понимании попрошайка должен быть убогим, а этот, как розовый поросёнок, томился жиром.
– Водка есть? – ходила от прилавка к прилавку мать, тянула Асю прочь от клубники, яблок и винограда, убеждая, что у дяди Гены этого добра видимо-невидимо.
Ей предлагали только самогонку, домашнее вино. Мать со странным оцепенением что-то говорила, показывала на Асю, мол, для ребёнка надо. Люди пугливо прикрывали рты ладонями, вслед матери крутили пальцем у виска. Ася засмотрелась на мальчишку, торгующего молоком в зелёных бутылках. В пионерском галстуке на голое тело, большой матросской бескозырке с золотистыми буквами на чёрной ленте, он стоял босиком на раскалённой земле, небрежно поглядывал на пассажиров. Его внимание занимал только чёрный паровоз, таинственный машинист, чумазое лицо которого иногда появлялось в окне. Путеец, отцепив паровоз от вагонов, на ходу повис на поручне. Зачарованный мальчишка смотрел и, видимо, мечтал, когда сам будет управлять такой махиной. Путеец тем временем громко командовал: «Полный вперёд!», «Стоп! Задний ход!». По цепочке звенели сцепки вагонов. И вот прозвучал гудок. Все пассажиры на месте? А теперь – в путь…
Ася почувствовала, как набежавший дым от паровоза заслонил солнце. На белую, дышащую жаром землю, на горки арбузов с закипающей мякотью, на огромные головки подсолнухов упала рваная тень. На миг стало прохладнее. Вороватые голуби ходили в тени вагонов, лениво клюкали полёгшую от зноя траву, пустую шелуху, метили помётом шпалы и выгоревшие камни, окна вагонов.
Водки так и не нашлось, пришлось довольствоваться самогоном.
Поезд тронулся.
– Смотри, какой молодец! – показала мать Капуше на попрошайку, который ел клубнику из газетного кулька. Судя по его довольному лицу и пятнам сока на рубашке, клубника была чудо как вкусна. – Я думала, пропьёт, а он на клубнику потратил. Такому и не жалко пожертвовать.
Капуша почему-то мамин энтузиазм не оценила.
– Клубника дорогущая – шестьдесят копеек. Можно купить четыре булки хлеба, три рыбины. Рыба по двадцать копеек – да это даром!
– Двадцать копеек – это сколько? – уставилась Ася на Капушу.
– Не знаешь? – изумилась Капуша. – Смотри.
И она на столе стала раскладывать монеты.
– Копейка – можно купить коробок спичек, две – позвонить по телефону, три – газировка из автомата, пять – проезд в автобусе, десять – полбулки белого хлеба, пятнадцать – автоматическая камера хранения на вокзале, двадцать – литр молока, кило конфет ирисок. Это пятьдесят, а это рубль – купить можно много.
– Колечко с камушком можно?
– Можно.
– Как у вас?
– Не. Это дорого. Пол сумки денег надо, – серьёзно выдала Капуша. – Хочешь, поиграем в магазин?
– Потом поиграете, я её помою.
Мать потащила Асю в туалет. Заперлись. Мать долго мыла руки, проливая удушливую самогонку на голову, ногу Аси, тряпкой промывала лишай. Ася куксилась, стонала, плакала, дёргала руки матери, а та со словами «Молчи, услышат!» аккуратно продолжала экзекуцию. Мутные капли самогонки, смешанные с пылью, потом, попадали в глаза и рот. Ася слизывала крепкую горечь и фыркала от отвратительного запаха дрожжей.
В ослепительно белом платке Ася шла по вагону вслед за матерью. Сияющие потоки света наискось пронизывали вагон, ветер шевелил простыни пассажиров. В ушах звенел перепелиный крик, отчётливо слышалось пение жаворонка. Где-то высоко-высоко под голубым потолком появилась тучка с широкой улыбкой. Тучка достала с третьей полки кувшин с клубникой и протянула Асе. Ася приняла и пьяно качнулась на мужичка. Он удержал, уловив запах самогонки, сладостно принюхался. Мать испуганно потянула дочь за собой.
Солнце оставило людей в покое и милосердно укатило за горизонт. Наступили сумерки, наполненные запахом духоты, немытого тела. Капуша терзала утомлённую дымом рыбу. Ася смотрела на коричневый бок с плавниками, на открытый глаз с раздвоенным веком, на пластины чешуи, укатанные по телу аккуратной черепицей. Если свернуть рыбью голову, то открывались веерные жабры, трещала кость, появлялась нежная белая плоть. Мелкие рыбины Капуша жевала целиком: хрустели плавники, на губы выступал жир. Поедание двигалось по нескончаемой цепочке – пальцы, рот, язык, – плоть уходила в желудок Капуши. По вагону тянулся запах соли, костра, угля, но аппетита это Асе не добавляло. И наверное, только ей. В поле зрения попался отец и его сухая рыбёшка, серебристо-серая, тонкая и длинная, как вилка. Когда отец оторвал ей голову, Асю чуть не вырвало.
В соседнее купе набились мужики в узбекских халатах, чтобы за вечер выпить нескончаемое множество горячего чая из большого металлического чайника. Тесно усевшись на полках, они тянулись к столу за кипятком. Пиалу наполняли наполовину, на один-два глотка, долго тянули капли оттопыренными губами и бесконечно балагурили на узбекском языке. Ася видела их покатые плечи, сутулые спины, потные шеи, выцветшие тюбетейки, перехваченные жгутами цветастых платков. Ежесекундно каждый отирался рукавом полосатого стёганого одеяния.
Отец сглотнул и потянулся за другой рыбой. Мать остановила:
– Обопьёшься. – И принялась собирать рыбий мусор в газету. – Пойду руки помою.
Когда проходила мимо мужиков в халате, они вдруг примолкли, а потом зашелестели акациями, голосами сверчков, голубиным гуканьем. Уже сплетничали про её бледную кожу (как из погреба вылезла), светлые волосы, голые плечи (покарай её Аллах), обнажённые лодыжки (дочь шайтана). Мать притормозила, едва дёрнула головой. Лампочка разговора мгновенно потухла. По возвращении тот же самый разговор-упрёк послужил поводом остановиться и на хорошем узбекском языке выразить свой благородный гнев. Отрывисто рявкала крепкими словами, если кто-то грубил в
