Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева
– Моя не знал, уважаемый, што русский женщин знать узбекский, – оправдывался самый старый аксакал перед отцом. – Прости, алапаем (уважаемая). Шайтан попутал. Моя стрелять не надо, прощение буду просить. Моя за всё просить прощения. Прости, друг. И ты, красавица, прости.
Ася не могла спать, когда за соседней стенкой смехом взрывались мужские голоса, по столу грохотал чайник, хлопали полки. Она с любопытством прислушивалась к чужому языку, как днём присматривалась к одежде. Всё было непривычно. Она чувствовала, что в дороге меняется жизнь, чёткие границы реальности расплываются, а она сама словно перетекает в другое пространство.
Капуша вертелась на простынях, жаловалась на шум и сыпала проклятия. Естественно, тихо, за глаза. Молча ходила в туалет, остужалась тёплой, солоноватой водой. Только никто на неё не обращал должного внимания. Замечали тень, чутко замирали. Слишком надменная, она шествовала мимо и не просто их игнорировала – она их презирала. Через мгновение о ней забывали, в пустые пиалы вновь наливался чай, опрокидывались назад потные затылки.
– Как жарко, – Капуша сама себе жаловалась сонным голосом и смотрела на часы. – До Ташкента ещё пять часов.
Самое время спросить про часы. Ася переползла через мать к столу и прекрасно поладила с Капушей.
– Пять часов – это сколько? Ага, вижу большую стрелку. И маленькую. А это секундная. А зачем она? Значит, если эта стрелка будет здесь, а эта здесь, мы приедем в Ташкент?
Капуша усмехалась в ответ.
– Ага, если поезд не опоздает, тащится, как удав по пачке дуста.
Асе было достаточно смотреть на секундную стрелку, её скорый строгий марш. Поверх стекла ловила пальчиком движение, а под стеклом продолжался заметный ход одной стрелки и менее заметный – другой.
– Приехали! – рапортовал отец Асиной спине. – Просыпайся!
Но этих слов мало, чтобы вынырнуть из сна. Ася смотрит поверх головы отца в окно на проплывающие мимо здания и невольно засыпает вновь.
– Давай, давай. Вставай. Ташкент!
…Сонная Ася маялась на неудобной вокзальной скамейке. Вокруг – неподвижные лица в блеске пота, безвольные потрескавшиеся губы, ускользающие взгляды, напряжённые походки, словно все не шли, а несли свои разморённые тела, боясь растаять по пути. Ася отвернулась, грудью легла на спинку скамейки и уставилась на группу подростков. Среди них особо выделялась длинная фигуристая девица с бритой вокруг ушей головой, с короткой, вздыбленной чёлкой. Она страстно махала руками, требуя внимания, стукала соседей по плечу, двигала пальцами, безмолвно открывала рот. Остальные внимательно ей кивали, жестами отвечали. Ася попыталась повторить хоть одно движение. Запуталась. Старалась быть незаметной, и всё же девица её засекла, подняла руку и указательным пальцем показала круговое движение. Да, Ася поняла, что её просят отвернуться, только плевать она на это хотела! Ей интересно наблюдать. Словно срисовывать образ заколдованной русалки с обложки книги. Девица рассердилась, протяжно замычала, забормотала что-то непонятное. Мать услышала, обернулась, встретилась взглядом с девицей.
– Отвернись! – потребовала она у Аси.
Ася захныкала, тяжело сползла назад, с благородной обидой улеглась головой на коленях матери и уставилась в потолок.
Потолок вокзала украшали восточные орнаменты, сложенные из определённого набора узоров. Пальчиком в воздухе попыталась повторить рисунок. Рука быстро устала. А как же художник? Как он нарисовал? Однажды в садике с обложки книги «Сказка о золотой рыбке» Ася срисовала рыбака. Воспитатели долго восхищались, переспрашивали, она ли это сделала. «Нашли чем восхищаться», – недоумевала Ася и рассматривала недоступную детскому уму геометрию сложнейшего рисунка, которую невозможно сделать без особых знаний. Скорее всего, такие узоры – подарок волшебника, который запрятал в рисунке своё послание людям…
– Смотри, как красиво, – показала матери на потолок.
– Ага, – подняла она голову. – Молодцы, отреставрировали после землетрясения.
– Что такое землетрясение?
– Это когда земля трясётся…
– Зачем?
– Спи.
Ася представила злого волшебника, который зачем-то трясёт землю. Он, наверное, завидует доброму волшебнику, который умеет наколдовывать такие прекрасные узоры… Ася не заметила, как уснула. Снилось большое красивое море, где в разумном порядке плавали геометрически ровные рыбы, похожие на узоры с потолка…
Июль, 2008
– Дядь Гена, – оторвалась от детских воспоминаний Ася. – А правда, что Арал высох?
– Не весь пока, – отложив газету, дядя грустно вздохнул. – Немного осталось. С лужицу.
Он хорошо помнил свою работу вместе с друзьями на берегу Аральского моря, словно и не прошло с тех пор более сорока лет. Они шагали по гулким деревянным тротуарам маленького казахского посёлка, сгибаясь под тяжестью приборов и рюкзаков. Тогда дядя Гена случайно попал в группу научных сотрудников из Ленинграда и ужасно стеснялся их замысловатых, непонятных речей. Тогда и понял, что необразованность – это всё-таки большая помеха для жизни. Ну, писать-читать он умел и счёт знал в пределах четырёх классов, однако дремучесть было не скрыть. Выходило, что ему с ленинградскими и поговорить не о чем, кроме как о рыбе и девках. Картишками хорошо перекидывался, незамысловатыми фокусами удивлял, а как о культуре или мировой экономике речь заходила, тут же случался затык. Ну ни бельмеса не шарил, бек-мек и ку-ка-ре-ку! Стыдобища, словно проиграл бой в кураше. Аккурат после Аральской экспедиции в вечерней школе добыл аттестат и поступил в техникум на автомеханика. Очень полюбилась химия.
– Я помню, мы мимо на поезде проезжали. Красиво. Посреди пустыни синее море, – мечтательно сказала Ася.
– Сейчас там голая степь. Высохло всё. Ветер соль со дна поднимает, разносит, всё губит вокруг. Помидоры, огурцы не растут. Только верблюдам радость от верблюжьей колючки. Тебе сколько тогда было?
– Лет шесть, наверное.
– И запомнила?
– Запомнила. Я ж, кроме снега, ничего толком и не видела тогда. Лета почти не было. Мать говорила, что вы живёте как за границей. Я не понимала. Радовалась теплу, свету. Ужасно переживала, когда с деревьев падали яблоки. Этой красоте расти и расти, а тут червяк.
– Помню, как ты их обратно к веткам привязывала, – расхохотался дядя Гена. – Честно говоря, я, когда в первый раз увидел, был в шоке. Потом Зойка объяснила твою жалость.
– Теперь моя дочка вишенки на дерево возвращает.
– Да уж, люди остаются, антураж меняется. Только червяки стали агрессивнее, добрались до мозга людей. Прям эпидемия. Много ошибок наделали, перед детьми стыдно. Какое наследство оставляем? А ведь казалось, все правильно. Рис, хлопок. Ан ведь нет, не получилось геройства, где-то жизнь червоточину дала. – На последнем слове дядя Гена закашлялся, стал оглядываться. – Слушай, а я ведь, кажется, тогда сюда приехал? Ну,
