Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева
– Только сказка. Вы мне не верите?
– Но ты же мне не веришь про бутылки.
– Приехали! Это же совсем разные вещи. Сказку прочитал и выбросил, а я должна тащиться чёрт знает куда.
– Вот я сейчас обижусь.
Такая глубокая, нескрываемая тревога прозвучала в этих словах, что Ася поняла всё. Не будет она больше пытать дядю Гену вопросами. По сути, и спрашивать-то уже не о чём. Он сказал, она не поверила. Правильно это или нет, покажет жизнь.
Глава 3
Дорога в Ташкент
Август, 1970
Высушенный солнцем суглинок превращается в белый песок, верблюжьи колючки меняются на саксаулы. Они ползут по земле корявыми стволами, рыхлыми кронами. Местами длинные тонкие ветки распускаются малиновыми цветами. Вдоль вагона покачивающейся походкой ступает верблюд с поклажей. Иногда поезд обгоняет караван, иногда – наоборот.
Ася лежит на второй полке и всматривается в бесконечную заунывность горизонта, дрожащего от расплава жары. Мать щурится от едкого пота и вдруг испуганно вздрагивает от неожиданной тяжести пухового платка на плечах.
И сразу её оглушают бодрые вопли:
– Козий пух! На шёлково-в-вой нитке! На хлопков-в-вой нитке! Совсем молодой ягнёнок, пух с подбородка!
Персидским ковром на голову ложится другая шаль. Огромная. Мать пытается стянуть, вернуть, но ей на плечи, колени и на полку падают новые и новые. Яркий день исчерчен взвесью тонких волос и пуха. Пух уже везде – на стаканах, подушках, одежде пассажиров. Соседка Капуша демонстративно покашливает в астматической одышке. А торговка встряхивает платок, кидает уже Капуше, затем присаживается на корточки – тащит из сумки вязаные сокровища с невесомыми кольцами из пуха размером с детский кулачок. И вот появляется главное чудо – белоснежная «паутинка». Она пропускает дырчатый свет на раскрасневшиеся щёки пассажиров, серые простыни плацкарта. Мать нежно – двумя руками, как младенца, – принимает эту диковинку, с тайным ликующим умилением хозяйки. О деньгах пока не думает. Отгоняет эти мысли на периферию плохого настроения. Прижимает шаль к щеке, слушает ласковое тепло.
Торговка разделяет восторг пассажирки, мысленно примеряет похвалу, с уверенностью поднимает ценник. За «большую, как скатерть» – четыреста, остальные по триста, вот эту можно за двести восемьдесят.
– Почему?
– Здесь кайма с меньшим узором, да и пух на нитку пряден. Это не моя работа, я такими пакостями не занимаюсь. Чёрт миновал меня от такого паскудства. Ты бери, милая, чаво уж там. Я пока до тебя добежала, уж три шали продала. Про тебя, красавица, самое лучшее оставила. В такой шали королевишной будэш!
От цифр восторг матери пропадает, она тихо смотрит на отца. Хотя всё равно понимает, что решение за ней. Она три года копила на шаль, и теперь надо привыкнуть к мысли расстаться с деньгами. Мать с жалостью возвращает шаль торговке.
– Я подумаю.
– Подумай, дорогая, всё равно лучше не купишь.
Продавщица нарочито медленно пакует богатство в сумку, выплёскивает остатки заготовленных формул обольщения. Мать кивает, грустно смотрит в окно, делает вид, что приняла окончательное решение, а у самой душа – на разрыв. На этой же ноте надсадно гудит паровоз, вдоль по земле стелется серая тень от дыма. Ася не понимает, как такой большой и длинный дым весь помещается в паровозе. «Пух-пух-пух!» – надсадно вторит Ася своему пластмассовому пистолету, который стреляет пистонной лентой.
Покупка пистолета была одним из способов отцовского самоуспокоения. Обожая своё чадо и понимая, что он не в силах оградить его от опасностей реальной жизни, он поспешил в игрушечный магазин и долго примерялся к предложениям: свисток – звать на помощь, лук со стрелами – железная рука, скакалка – здоровая дыхалка, логическая игра – для развития ума. Рассказав про цыганку, подружился с продавщицей, та из-под прилавка вытащила мелкий чёрный пистолет, провела инструктаж: «Вот сюда ленту, нажимаем курок». Щелчок – и бумажная лента с выжженными дырками прокручивается дальше. Демонстрируя игрушку, продавщица незаметно увлеклась, магазин быстро наполнился палёной серой.
– А кто у нас там стреляет? – тянет время продавщица шалей. Действовать через ребёнка всегда вернее.
– Пух-пух-пух! – направляет пистолет Ася на торговку.
Пистолет пару раз стреляет огоньком.
– Ой боюсь, боюсь, – дурашливо подыгрывает продавщица, одновременно не спуская с матери призывного взгляда: «Ну же милая, рожай!»
– Картошечка! – вдруг появляется тётка в цветастом фартуке. – Горячая! С укропчиком, с постным маслицем.
– Пух-пух-пух! – Ася переключается на тётку с картошкой.
– Вот вша! – ругается тётка. – Перепужала.
– Слазь. – Мать поднимается и помогает Асе спуститься. – Картошку есть будем. Нам картошки.
– Сколько? Тарелку, две?
– Сколько стоит?
– Десять копеек тарелочка, двадцать пять за три.
– Три. – Мать с усталым видом лезет в сумку за деньгами.
– Малосольных огурчиков желаете? Хлеба? Кумысу? Верблюжьего молока?
– Прям ресторан, – недовольная вмешательством, бухтит продавщица платков и, погрузив сумки на плечи, боком выходит из купе, рассчитывая, когда можно будет вернуться.
…Продавщица платков заходила уже на шестой круг. Мать, горевшая желанием купить, и продавщица, горевшая желанием продать, долго и упорно спорили и сопротивлялись друг другу. Обе понимали, что подходящая цена таилась где-то посередине. Капуша лениво участвовала в торгах, шокируя всех:
– Вот за эту пятьдесят, за эту тридцать. Эта вообще не нужна, даже в подарок.
Понятно было, что всё это баловство. Капуше шаль без надобности, но дорога длинная, от Оренбурга до Ташкента три дня с хвостиком. Ошарашенная продавщица убегала и вновь возвращалась с доброй вестью, яростно убеждая, что скидка в двадцать рублей это прям ну очень хороший подарок, прям работа себе в убыток. И каждый раз на столике высилась аккуратная гряда уложенных шалей, которая, к чести продавщицы, с каждым приходом заметно уменьшалась. Однако две шали, ранее примеченные матерью, неизменно присутствовали. Если бы их не было, мать давно бы с чистой совестью свернула попытку купить и теперь «спокойно» бы распивала чаи. Но продавщица, опытная лиса, превосходно понимая чужой интерес и угадывая предстоящую сделку, никому эти две шали больше не предлагала. Чуйка подсказывала, что они уже проданы.
Горячий ветер тянул в открытое окно жару и мелкий песок. Он уже был везде: в глазах, горле, шалях, деньгах, которые продавщица скорёхонько пересчитывала. Поздравила с покупкой, похвалила мать за торг, задрала кофту, уложила деньги, завёрнутые в платочек, в складку живота.
Раздался хлопок. Все одновременно уставились на Асю. Но это не она. Она сидела в углу, вокруг неё лежали карандаши, бумажки. Она как раз тихонько подрывала края платья для Золушки. Нарисованная карета, нарисованная тыква, нарисованная хрустальная туфелька. Без ножниц рваные края получались волнисто-неровными.
Услышав «Стой!», продавщица почему-то засуетилась,
