Мама, держи меня за капюшон! - Людмила Лаврова

Света новость о том, что отца больше нет, приняла тяжело. Таня позволяла себе слезы только по ночам. Днем же держалась, понимая, как нужна дочери.

Они словно брели в темноте, взявшись за руки и боясь отпустить друг друга. Разожмешь чуть пальцы, и все! Осталась одна посреди дороги и знать не знаешь, куда идти дальше.

Света снова и снова рисовала эту дорогу и две крошечные фигурки, идущие по ней. Все поля в тетрадях были исчерканы такими рисунками, и Татьяна понимала – девочка отчаянно скучает по отцу и боится. А потому старалась как могла успокоить Свету.

И ей это почти удалось, но тут появилась мать Ирины и потребовала права на внучку.

– Ты ей никто и звать никак! А я родная бабушка! Пусть живет у меня!

Татьяна в первую встречу с этой женщиной даже слов не нашла в ответ на такие претензии.

Помогла Лидия.

Свекровь Татьяны, которая слегла почти сразу после того, как не стало Сергея, ради внучки не просто поднялась, а приехала к невестке, когда узнала, кто придет со скандалом в ее дом.

– Не будет этого! – голос Лидии звучал глухо, но твердо. – Ты ей бабушкой быть перестала лет этак… Сколько, Танюша?

– Тринадцать…

– Вот-вот! Тринадцать лет назад! Вечность, по меркам ребенка! И не тебе Татьяне в упрек ставить то, что она Свете не родная мать. Я таких и родных мало на своем веку видала! Так любить и свое дитя не каждая сможет. А Таня Светлану любит! Я тебе говорю! И если ты будешь воду мутить, я костьми лягу, но добьюсь того, чтобы ребенка ты больше не увидела!

– Ты мне угрожаешь?

– Да! Пришла бы ты по-человечески, сказала бы, что соскучилась. И кто бы хоть слово поперек тебе сказал? А ты что? Грязь девчонке в душу льешь, отбивая ее от родни.

– Да какая вы родня…

Татьяна испуганно ахнула, когда Лидия стукнула кулаком по столу.

– Если ты темная, то я тебе расскажу, где солнце встает! Молчи! Не тебе судить! Когда внучка твоя матери лишилась, где ты была? Родня… Не там она, где расскажут красиво, а там, где делают! Хватит! Будешь такую линию вести – Свету больше не увидишь! Я сказала! А ты меня знаешь! Я слов на ветер не бросаю! Танюшка! Перестань трястись! Это твой ребенок! Вот и заступись за нее по-матерински! Ты на это полное право имеешь!

Слова ли свекрови так подействовали, или же Татьяна, наконец, поняла, что сейчас не тот момент, чтобы дать слабину и уступить свою девочку кому-то, но уже через пару дней в разговоре с дочерью перестала сдерживаться.

Дочь? Значит, родной ребенок! А если так, то пусть знает – никто и никому ее не отдаст. Несмотря на все скандалы и споры.

– Ты меня не любишь! – Света выкрикнула эти слова, сжимая кулачки и зажмурившись так, что темнота взорвалась вдруг цветными пятнами, а в ушах зазвенело.

Она готова была кричать, плакать, ругаться еще и еще, но Татьяна вдруг опомнилась.

Что это она?

Ведь это ее дочка вопит и ревет, совсем как маленькая. Ревет, потому что ее обидели и она не знает, как уйти подальше от этой боли. Как перестать думать о том, что сказала ей та женщина, что называет себя бабушкой и требует любви и почтения. Как примириться с тем, что одиночество вот-вот протянет свои холодные, чуть липковатые пальцы с острыми грязными ногтями и ухватит ее за руку с противным смешком:

– Что, детка, теперь ты моя? Некуда тебе податься? Никто тебя не любит? А все правильно! Ты ведь одна! И никому нет до тебя дела!

Но вместо этих рук, прикосновения которых Света боялась больше всего на свете, ее вдруг обняли совсем другие. Те самые – теплые и такие родные. Обняли, сжали до боли, не отпуская, несмотря на сопротивление, и голос, который для Светы был дороже всего на свете, вдруг зазвучал твердо и невозмутимо:

– Не люблю? Правда, что ли? Ты это мне сейчас говоришь? Ох, Светка, я тебя точно выпорю! Возьму папин ремень и всыплю тебе хорошенько! Чтобы впредь тебе неповадно было матери такие глупости говорить! Хватит брыкаться! Ты же не иноходец?! Никто и никуда тебя не отпустит! И не отдам я тебя никому! Потому что ты мой ребенок! Пусть я тебя и не рожала, но ты моя! И кто скажет, что это не так, тот пожалеет, что на свет появился! Поняла?! Лана… А пусть будет Лана! Если тебе так больше нравится. По мне, так не имя человека красит, а вовсе наоборот! И мне твое больше нравится. Ты мой Светик! Свет мой, радость моя!

– Мам, какая же я радость? – Света всхлипнула так громко, что напугала кота, который давно уже наблюдал за ссорой. Кот удрал, задрав хвост, а Света прижалась к матери, ловя так нужную сейчас ласку. – Ты из-за меня только плачешь все время.

– Глупости! Светка, ты такая еще глупенькая у меня! Вот будут у тебя свои дети, и ты поймешь, что это такое – радость материнская.

– А что это?

– А вот то самое! – Татьяна рассмеялась сквозь слезы и еще крепче прижала к себе дочку. – Это когда ребенок твой сопит, считая хорошие сны. Когда лопает за троих, потому что суп у тебя такой вкусный, какого никто и нигде больше не варит. Когда кричит и ругается, а ты думаешь, что хорошо же! Ведь вот оно мое дите – злое чего-то, вредное, но живое, здоровое и рядом. И радуешься этому, тихонечко прося Боженьку только об одном.

– О чем, мам?

– О том, чтобы твое дите было счастливо… Чтобы плакало поменьше, а смеялось побольше. Чтобы радости в его жизни было бы отмерено пощедрее, чем в твоей… Ох, Светка, я так тебя люблю! Ну как ты можешь мне не верить? Я ведь твоя мама! Мама же? – Татьяна заглянет в глаза дочери с испугом и тревогой.

– Мама… – ответит Света и выдержит этот взгляд.

А несколько лет спустя она выйдет на крыльцо роддома, шепнет что-то мужу и заберет из его рук кружевной нарядный сверток.

– Мам! Мамочка! Держи! Смотри, как она на тебя похожа! Просто копия! Будет такой же красивой и доброй, правда?

И Таня примет внучку на руки, закусив губу, чтобы не разреветься перед родней. Тряхнет головой, прогоняя непрошеные слезы, и улыбнется дочери:

– А то! Это у нее наследственное! Люди ведь и должны быть добрыми. Так