Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес

– Для меня она ребенок. А ты действуешь мне на нервы.

– Ты ничего не понимаешь в ее благополучии.

– Ты тоже.

– Расскажи мне что-то, чего я не знаю. Нет, я серьезно, – настаивает Фелиситас. – Расскажи мне что-то, чего я не знаю. Почему она ушла?

– Ты правда хочешь знать? – Ольвидо швыряет кухонное полотенце на стол, явно не желая уступать.

– Да.

Ольвидо делает шаг назад, про ее осанку уже не скажешь, что она безупречна. Прежде чем ответить, она смотрит на свои руки.

– Ладно, хорошо. Она поссорилась с твоим отцом, и… – она замирает на мгновение, но тут же продолжает: – И я предложила ей отдать тебя на удочерение. Я считала, что это лучший вариант. Она была слишком юной, чтобы заботиться о ребенке. Она отказалась, и я пригрозила позвонить в службу опеки.

Фелиситас игнорирует первую часть признания. О ссоре она знала. Ну конечно, ссора была. Об этом несложно догадаться. Ангустиас сказала ей, что ее отец жив, а люди не расходятся, когда они счастливы. Но поступок бабушки? Его игнорировать невозможно.

– Она должна была понять, что на самом деле я не собиралась этого делать, – продолжает Ольвидо. – Я не могла рисковать… я так сказала просто для того, чтобы она осознала, насколько все серьезно.

– Служба опеки, – повторяет Фелиситас. Во рту у нее появляется горький привкус. – Это те, что забирают детей, когда родители о них не заботятся.

– Необязательно. Не потому что родители не заботятся, а потому что не могут обеспечить своим детям нормальную, безопасную жизнь.

– Мама всегда заботилась о нашей безопасности.

– Судя по этому, нет. – Ольвидо подбородком указывает на заклеенное окно.

– Это из-за той ссоры? – спрашивает Фелиситас, и Ольвидо кивает. – Но ведь это не ее вина, правда?

– В каком-то смысле ее. Она его впустила.

– Ты сама в это не веришь.

– Нет, не верю, – шепчет Ольвидо. Слезы текут по ее щекам, как и по щекам Фелисиас. – Впрочем, неважно, во что верила я. Важно, во что поверили бы другие.

– Ты сказала, – тихо говорит Фелиситас, – что бросить своего ребенка – это son cosas del diablo.

– Да. Я знаю, так и есть, – соглашается Ольвидо. – Но ты не была моим ребенком. А она была. Я хотела, чтобы у нее все сложилось хорошо.

Фелиситас обреченно кивает. Значит, это правда, она – una cosa del diablo, некрасивое, надоедливое, никчемное существо, которое разрушило жизнь своей матери. Ольвидо застряла на земле не потому что ей нужно найти дорогу домой или исправить жизнь Ангустиас. Она здесь, чтобы наказать Фелиситас. Но разве Фелиситас уже не достаточно наказана?

Глава 55

Ольвидо

По искаженному лицу внучки Ольвидо понимает, что ее слова та воспринимает по-своему. Что ж, она это знала. Знала, что Фелиситас не поймет. Она не была матерью безрассудной девчонки или дочерью сверхэгоистичной женщины. Она не может представить, какое будущее прочила им тогда Ольвидо. Но ее опасения не сбылись. Жизнь Ангустиас и Фелиситас трудна, но не беспросветна. Они – команда, какой она сама не была и даже не старалась стать с Ангустиас, зато в каком-то смысле стала такой командой с Фелиситас.

– Так нельзя было поступать. Я это понимаю, – признается Ольвидо. – Ты моя внучка. Я была не права. Мне очень жаль, прости.

Фелиситас мрачно качает головой:

– Нет.

– Да, это было ошибкой. И… это был грех.

– Нет, я имею в виду, ты не сожалеешь. И я не твоя внучка.

– Конечно, моя. У тебя мое лицо, – растерянно говорит Ольвидо, протягивая руку, чтобы погладить лицо Фелиситас. Это мои глаза, хочется ей сказать. Это мои губы, мои щеки и мои нахмуренные брови.

Фелиситас отталкивает ее руку.

– Мой отец ведь мне не отец, верно? У меня его кровь, но он мне не папа. Он меня не растил. Он меня не знает, я ничегошеньки о нем не знаю, и мне все равно. И ты меня не растила. Ты меня не знаешь, я ничегошеньки о тебе не знаю, и мне все равно.

Ольвидо усмехается. Ей хочется подразнить Фелиситас, сказать, что ее драматический спектакль выходит таким же нелепым, как у Ангустиас, но она не может. Фелиситас сказала то, что на самом деле думает. Это видно по ее бесстрастным глазам.

– Мы… можем получше узнать друг друга.

Что ж, суровая правда выплыла наружу. Ольвидо больше нет нужды беспокоиться, что она скажет что-то не то, а Фелиситас задаст неудобный вопрос.

– Ты серьезно? – скептически произносит Фелиситас.

– А почему нет?

– У тебя было предостаточно времени, чтобы узнать что-то обо мне, но ты ни разу не попыталась, даже когда я пыталась узнать о тебе.

– Мы были заняты тем, чтобы помочь мне наконец уйти, – напоминает Ольвидо.

– При этом ты находила время, чтобы давать мне кучу указаний, как заботиться о маме.

Ольвидо поднимает руки в знак капитуляции.

– Что ж, я, по-видимому, еще с вами задержусь, так что теперь мы можем сосредоточиться на тебе.

Фелиситас стискивает зубы. Раздувает ноздри и крепко сжимает кулаки.

– Я не хочу, чтобы ты ехала с нами. Я хочу, чтобы ты осталась здесь.

– Я не могу этого сделать.

– Ты с нами не поедешь, – рычит Фелиситас.

– Поеду, – заявляет Ольвидо, выпячивая грудь. – Я поеду.

– Отлично! – кричит Фелиситас. – Тогда не поеду я.

Она выбегает из дома, оставляя возмущенную Ольвидо сидеть за кухонным столом. Ольвидо не собирается ее догонять и даже не смотрит в ее сторону, поэтому не видит, как внучка тайком берет соседский велосипед и, неловко управляя одной рукой, едет к реке, прямо в распростертые объятия поджидающего ее урагана.

Глава 56

Ангустиас

Ангустиас осознаёт свою неспособность видеть собственную ауру. Она считает это не недостатком, а благословением. Человеку проще себя обманывать, если нет физических признаков того, что в его сердце царит смятение. В ту ночь, когда она надолго покидала дом Ольвидо, Ангустиас смогла посмотреть в зеркало, улыбнуться и сказать себе, что с ней все будет хорошо, хотя испытывала в тот момент все мыслимые и немыслимые эмоции, а облако над ней явно должно было выглядеть как шедевр абстрактного искусства. Алая ярость. Черная печаль. Серое одиночество. Темно-коричневый страх. Узенькая полоска серебристой надежды.

Будучи подростком, она могла убедительно соврать, чтобы приглушить яркость материнского алого гнева или ее темно-синей тревоги, но не могла притвориться, что не видит в ее облаке радостного желтого оттенка, когда привезла Фелиситас домой из роддома. Ей так и не удалось забыть окружавший Ольвидо жемчужно-белый ореол безразличия, когда люди отмечали, какая Фелиситас хорошенькая, когда говорили: «У нее