Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева
Проглотил слезу, пошёл в пивнушку за храбростью. Ну тут добрые люди и нашептали, что он здесь нежелателен: в работе хил, да и родным детям его биография непригодна. Завербовался тогда в Уральские отряды. По ночам плакал, работал так, чтобы уснуть стоя, чтобы не отдаваться горьким мыслям. Через год повстречался с Машей. Сама отворила райские двери. Сначала на чай позвала, потом устроила сторожем на швейку, где работала укладчицей – паковала готовую продукцию. Мало-помалу зажили, детки пошли. Но по ночам снился тот дом с заколоченными окнами, провалившейся крышей. Женщина шевелила губами, что-то говорила, а он её не слышал, переспрашивал, матерился, дрыгал во сне ногами. Маша будила. Он просыпался от ужаса, что во сне ненароком выдал своё прошлое, которое утаил от Маши. Зачем ей такой сучок в глазу?
Когда Маша умерла, с тоски написал письмо на старый адрес. Думал, письмо не дойдёт. А оно дошло. Галя не стала отвечать, приехала сама. Даже не спросила, хочет он или не хочет ехать с ней, просто стянула со шкафа чемодан и уложила его скромные пожитки. Он попытался впихнуть папку с документами. От вида свастики у Гали лицо пошло пятнами. Не глядя махнула папку в печку – промахнулась. Мансур собрал рассыпавшиеся бумаги, замахнулся на неё.
– Ах, Аллах, Господи помилуй! – отшатнулась она. – Совсем саданулся.
– Тронь ещё!
– Зачем тебе? – недоумевала она.
– Вот ведь дура!
Ему не нравились разговоры про плен, они всегда заканчивались ссорой. Но, чтобы успокоить свою совесть, рассказал Гале про папку.
– Это важный документ. Для нашей страны важный. Здесь написано, как правильно коксохим организовать. Тех-ло-ногития немецкая.
– С чего вдруг? Может, там совсем другое.
– Я ж по немчуровски кумекаю немного. Кусок осилил. Да если б меня послухали, папку б прочитали, глядишь, и не пришлось бы город разорять. Куда дешевле было бы коксохим перестроить. Вот ведь! Все готово, чёрным по белому написано. И реку портить не надо. А ты? Вот ведь дура такая!
– Сам дурак, – запоздало отреагировала Галя. – Откуда взял? Оттуда привёз?
И Мансур рассказал, что нашёл, когда работал сторожем.
– Тут по берегу Косьвы оборудование в ящиках лет десять валялось. Из Германии после войны целый завод перевезли. Ушлые люди стали тащить понемногу. У нас же народ такой, надо, не надо – всё тащат. Вот меня и приставили охранять. Да разве ж укараулишь. Пока я на одной стороне, на другой, вот ведь, диверсия. Доски отодраны, болванки по земле раскиданы – больше гадят, чем воруют. Сами не знают, что ищут. С утра заколотишь, день стоит, ночью снова разбой. Вот ведь однажды разбомбили ящик, а там только папки с бумажками. Заколачивать не стал, отнёс в заводоуправление, думал, сгодится. Важные, говорю бумаги, для завода. Откуда знаешь, говорят. То, что по-немецки понимаю чутка, не стал говорить, от греха подальше. Бумаги приняли и забыли. И я забыл. Пока случай не приключился. Учитель немецкого языка признался мне, что переводит какие-то бумаги, но некоторые слова не понимает. Не бытовой язык, говорит, технический. Тут нужны словари специальные. Я смотрю – бумаги-то из того самого ящика. Вот ведь, взялся я помочь, одну папку домой забрал. А учитель поехал в Москву за словарями. Я с грехом пополам что-то осилил, жду учителя, а он пропал. Ко мне кагэбэшник пришел, говорит: «Ты с учителем дружил?» – «Нет, говорю, гражданин начальник, только выпивали вместе». – «А не говорил он тебе, что собирается с важными документами сбежать в ФРГ?» Пытает меня, что за важные документы-то были. Ох и испугался я, вроде и сказать хочется, а страшно этой сволочи. Думал-думал и дураком прикинулся: «Не, не, гражданин начальник. Про документы не слыхал. Мы только в “харкал овке” балясничали». А сам, честно говоря, папку припрятал.
– Дурак ты, – резонно заметила Галя. – Сжечь надо было папку, пока она тебя сама не спалила.
– Вот ведь, верил, что настанут времена, когда папка пригодится.
– Оставь дочери. Всё равно папка, скорее, важна для завода, а у нас в Башкирии она ни к чему.
На том и порешили…
В дверь позвонили. Гульназ судорожно дёрнула засов.
– Чего вам?
– Вот, заберите, – выдохнул Супня, протягивая ключи от квартиры бабы Нюры. От Супни разило сытостью, силой, здоровьем. Мохнатая шапка надвинута на одно ухо, куртка распахнута, брюки небрежно заправлены в короткие валенки.
– Там всё нормально? – суровым тоном проговорила Гульназ. – Я проверю.
– А Ася выйдет? – Через плечо Гульназ заглядывал в квартиру Марушкин.
– Ей надо Юльку укладывать.
– Так мы её ждём.
– Зачем?
– Хотели в магазин.
– Вот и идите.
– Если Аська не пойдёт, мы ей ничего не купим, – издалека предупредила Верка.
– Попробуйте только! – Гульназ захлопнула дверь.
Юлька уснула, раскинув руки и ноги. Утомлённая теплом, запахом биляша, Ася уснула раньше неё. Проснулась, когда все гости уже ушли. Глядя на сопящую Юльку, чувствовала, что от глухого шёпота за дверями, скрипа половиц, сочного звука закипающего чайника у неё сладко кружится голова, тело погружается в дремотную истому… Но вдруг что-то качнуло её так, что она чуть не упала с кровати.
Широко раскрыв глаза, вспомнила про спектакль, два рубля на конфеты. Кутаясь в материну шаль, выскочила в коридор.
Супня, Марушкин и Верка сидели на ступеньках и что-то весело обсуждали.
– Что, уснула? Хилячка! – опёрлась о стену Верка и нарочито медленно лизнула длинную конфету-сосульку. Видимо, давно уже лизала, карамелька обострилась до острой пики.
– А мне? – спросила Ася.
– Тебя же предупреждали. Не пойдёшь, не получишь, – хохотнул Марушкин.
– Так я же Юльку усыпляла! – обалдела Ася.
Ничего подобного она не ожидала. Во рту появилась горечь, словно ей вновь дали надуть шарик с перцем. От несправедливости стало неловко и больно. Уже приготовилась разораться, обозвать их гадкими словами. Но тут Марушкин из пики-карамельки согнул крючок и зацепил за Веркину губу. Верка вскрикнула, набросилась с кулаками на Марушкина. Супня от души расхохотался.
Ася глубже запахнула шаль и вернулась домой.
– Ты чего? –
