Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева
– Я на минуту.
– Больше не открою. Ключи возьми.
Ася разложила по ступеням журнал «Работница» с фотографиями девушек на обложках.
– Вот тебе зрители.
– Ладно, – снизошёл Марушкин, – давайте по-быстрому. Ну, начнем? Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем сейчас. Так вот, жил был тролль, злой-презлой, сущий дьявол…
С третьей ступеньки на спектакль смотрела девушка в белой блузке, рядом женщина с высокой, как гора, причёской. Чуть повыше – седовласая старушка с очаровательной улыбкой. Странно всё это. Словно зрители материализовалась из пустоты.
На самом деле сыграли плохо. Два раза падала декорация, Марушкин практически всю роль прочитал по бумаге. Да и Ася гнала откровенную лабуду. Её так трясло, что она зачем-то за всех хваталась, поэтому периодически её отталкивали и шипели. Ну и, кроме всего прочего, Марушкин в какой-то момент запел. Как потом выяснилось, это была подстраховка. Во время переодевания Верка забыла надеть юбку. А какая старушка-волшебница без юбки? Это цирк получится, а не театр. Пока Верка бегала за юбкой, Марушкин выдавал басом:
– Соловей мой, соловей…
Вот примерно в таком ключе играли «Снежную королеву». Страсти кипели, как могут кипеть только страсти: до фейерверка, жара, самовыгорания.
Ася даже не заметила, когда появился рыжий кот. Конечно же, не случайно. Привлечённый шумом и теплом, он осторожно прыгнул на третью ступень, задом устроился на журнале с белой блузкой. И вскоре рядом опустилась Ираида Владимировна, чуть отодвинула кота вместе с нагретым ежемесячником в сторону, примостилась между котом и стеной.
Стоять на ненастоящей сцене и слушать аплодисменты – это очень необычно. По-взрослому кланяться, смущаться, искать взглядом зрителей. Ираида Владимировна хлопала, высоко подняв руки. Кот, поджав под себя лапы, придирчиво жмурился, громко рокотал, иногда мявкал: ему не нравилось, что рука, которая тепло его гладила, вдруг пропала.
Вышли на поклон. Это репетировать не надо, выстрадано внутренней чуйкой. Каждый знал, что делать. Правую руку крепко сжимал Супня, левую – Верка. Асе жутко нравилось такое единомыслие, ощущение восторга. Марушкин приседал глубоко, махал шляпой. Ася попеременно поцеловала Верку и Супню в щёки. Естественно, Супня был в шоке. Ася сделала вид, что это получилось случайно.
Стол стоял посреди комнаты, гости неудобно сидели на краю низкого дивана, губы вровень с краем стола, чтобы хлебнуть супа, приходилось тянуться вперёд, черпать, подставлять под ложку ладонь. Напротив гостей расположились Асины родители, во главе стола на табуретке стояла мамина гордость – лимон с зелёным плодом, привязанным бинтом к палочке. А за лимоном на батарее сушились Асины штаны и валенки, которые сейчас необходимы. Этот праздничный стол не обойти и не объехать, хоть по стене иди. Поползла под столом. Никто не заметил, кроме деда: отогнув клеёнку, он заглянул под стол, прикрыл широкими ладонями старушкины колени, как будто Ася собиралась их покусать.
– Па, ты что там? – На руках Гульназ захныкала Юлька. – Тише, тише.
– Вот ведь, – тихо и монотонно заговорил старик, выправил клеёнку, собрал хлебные крошки, отправил в рот. – Мы завтра поедем… так ведь?
Старушка напоминала древнюю сову, за моргающими глазами которой скрывалась проницательность. Она молча кивнула, её пальцы с артритными шишками скатывали мякиш хлеба в шар.
– Вот ведь… Беда ведь, дорогу всю занесло, – пожаловался дед.
Пальцы старушки смяли шар в лепёшку.
– Ну так что ж? – спросила Асина мать, закашлялась, посматривая, как зашевелился лимон, как с батареи поползли штаны с валенками. Тихо ойкнула, когда валенок чуть не сбил лимон с подвески. А ему уже девять месяцев, он уже созрел, но так и не пожелтел. Ему не хватало солнечного света. – Вы кушайте, кушайте, – угощала мать, одной рукой придвигала блюдо гостям, второй придерживала лимон. – Курица, фаршированная яйцами. По-башкирски.
Ася ненавидела курицу, фаршированную яйцами. С ума сойдёшь от этого круговорота – одна яйца снесла, второй пихнули обратно. Куриное брюхо заполнялось маленькими порциями, с усадкой, утряской. Мать иногда заливала в курицу до тридцати сырых яиц. Постепенно курица становилась толстой и тяжёлой. А Асе приходилось держать её за лапы, убаюкивать начинку. Всё стоя, на полусогнутых, над тазом, – однажды не удержала, уронила на пол, брюхо лопнуло, желтки разлетелись по полу, по стенам – вдребезги. Залив курицу, мать зашивала брюхо мелкими стежками.
Ася выползла со штанами, уселась на тумбочку одеваться.
– Позже поедете, – предложила мать, забирая внучку из рук снохи. Юлька разоралась, наотрез отказалась идти к бабушке, потянулась к Асе. Ася ничего этого не видела. Она изучала странную папку с пожелтевшими листками. На каждой странице под грифом немецкой свастики – отпечатанные на машинке непонятные слова, рукотворные схемы, формулы, рисунки чернилами.
– Что это? – показала Ася на папку.
– Ай! – отмахнулась Гульназ. – Отец принёс, просит сохранить. Говорит, важное.
– И что с ней делать?
Гульназ чмокнула Асю в затылок.
– Потом в макулатуру сдашь.
Пока Ася заправляла одну ногу в штанину, Юлька умудрилась вырвать из папки первый пожелтевший лист. Мятый комок валялся на полу, а Юлька уже тянулась к следующему.
Дед промолчал, посмотрел вокруг себя, потом плотно придвинулся к невесте, ласково сгрёб её руки.
– Умница ты моя.
– Что за кулёма? – спросила Ася у Гульназ.
Гульназ вздохнула.
– Первая жена.
– Как первая?
– Вот так. Я сама в шоке. Оказывается, у меня есть три старших брата и сестра. А мы вторая семья. И никто не знал. Даже моя мать. А эта, – кивнула Гульназ на старушку, – его первая жена, восемь лет лагерей.
– За что?
– Зерно с колхозного поля украла для детей.
Ася взвизгнула оттого, что Юлька накрыла ей лицо листом с чертежами, вцепилась в волосы.
– Да ёлки-палки! Забери её! – вынимала она прядки из цепких пальцев малой. – Мне в магазин надо.
– Какой ещё магазин! – взвыла Гульназ.
– Ираида Владимировна дала два рубля за спектакль. Пойдём в магазин купить вкусняшек.
– Вот ещё! Зачем идти толпой? Сами сходят купят, а ты Юльку спать уложи.
– Сама уложи.
– Не бурчи. Тогда чай приготовь.
Юлька вновь переключилась на папку.
– Пусть мамка готовит.
– А кто будет разговаривать с гостями? Ты?
– Они же по-татарски говорят!
Юлька принялась драть страницы. На четвёртом скомканном листе дедушка воодушевился злобой и тоской. Он встал с дивана, собрал листы, вернул в папку. При этом у него тряслись губы, тусклые глаза быстро шныряли в красных рамках век, а морщины на тёмном лице выступили резче.
Ася в тот момент ещё не знала, что Мансур, отец Гульназ, в первые же дни войны попал в плен, контузило его так, что на всю жизнь осталась дрожь в коленях и голове. С его слов, от головных болей из ушей и
