Черный снег - Пол Линч
Чарли Каннон, у тебя глаза в ушах или уши в глазах, поди знай. И трость тебе ни к чему. Ты глянь на себя. Я-то думал все это время, что ты слепой. Эк ты всех нас дурил.
Чарли Каннон исторг тихий смешок, а левая рука его затрепетала.
Ни к чему мне глаза, чтоб видеть, что́ на дороге. Не все ли время я сам на ней?
Не пожил бы ты где полегче?
Говорят, предок мой, по прозванью Баламут, жил здесь, глаза у него были выцарапаны. Какой-то злобный гаденыш вырезал их ножом. Остался жить здесь, в общем, слепой, как вечная ночь. Однажды постигнув место, ты его знаешь.
Пока слепец говорил, показывал он левой рукой, чтобы придать словам объем, словно не доверял тому, что́ говорит, бо не видел, как слова его отражаются на лице другого. Когда он говорил, левая рука его тряслась, а когда слушал, она беспокойно висела у его бока. Мужчины потолковали еще, о ферме и о пожаре, и когда Чарли Каннон спросил, отчего случился пожар, Барнабас сплюнул на дорогу. Ну, Чарли, много я долгих ночей недоспал, пытаясь понять это. Не выбросил из головы и то, что мог он случиться умышленно. Поживем – увидим, верно?
Слепец помолчал немного, а затем показал на мертвые земли вокруг них. Что привело тебя на Черную гору, Барнабас? Чтоб торф резать, боюсь, ты рановато. Если только не промокнуть в нем насквозь ты желаешь. Он рассмеялся тихонько.
Барнабас поймал себя на том, что машет рукою за холм, туда, куда держит путь, но затем опустил руку и оставил болтаться, словно вдруг растерял уверенность в том, слеп ли вообще человек перед ним. Я вывел лошадь прогуляться. Нехорошо ей было. Хочу, чтоб набралась сил, сказал он.
Он слышал ложь голую, как земля вокруг них, а оттенок ее и того хуже. Старик кивнул медленно и произнес: ага, но, когда заговорил вновь, Барнабас заметил, что неугомонная рука перестала двигаться. На мое ухо, лошадь эта дряхла, вот как есть. Ты ее покалечишь, вот так загоняя в такую даль.
Она мне такой не кажется.
Может, оно и так. Но когда они вот так недужат, их спугнуть жуть как легко. Поостерегись водить ее на этот холм. Послушай тот ветер. Летают на нем одни лишь призраки мертвых, давно отсюда сгинувших. Напугаешь лошадь, ей-ей.
Жуть какой падкий ты до суеверных разговоров, Чарли Каннон. И что же ты такой довольный делаешь в их обществе?
Да уж я и сам-то почти призрак.
Да ладно, брось.
Старик тихо посмеялся и кивнул Барнабасу на прощанье. Барнабас поймал себя на том, что машет в ответ, посмотрел, как слепец двинулся дальше по дороге без всякой нужды в палке. Хлопнул лошадь по крупу и давай смеяться и трясти головой. Призраки, сказал он.
Дорога, забиравшая на кручу, утомила лошадь, но вскоре добрались они до тропы. И вот он, другой мир на вершинах холмов, и вид на землю остался позади. Место звалось Друмтахаллой[21], а знал он о нем мало что, и справа одиноко зеленел лес Мишивин[22]. Когда-то этот лес простирался повсюду. Ветер налетел увереннее, засвистал и зашипел, оголил ножевые лезвия. Мертвая шкура каменистых осыпей по склонам гор, и сразу за перевалом виднелась ему белизна домика Чарли Каннона, угнездившегося средь вершин, и старая развалина рядом.
Лошадь и человек миновали перевал, за ним дорога ушла вниз, и увидел он ее, скудную, сиротливую, струившуюся вдаль, словно бы в вечность темных далеких очертаний, других гор, ему неведомых, просторы болота нескончаемо бурого по бурому. Шли они той сиротливой дорогой, и тут вдруг лошадь упрямо замерла. Он потянул ее, но лошадь не поддалась и взгляд темных глаз обиженно вперила в землю. Что, нахер, с тобой не так? На ветру заплескала лошадиная грива, но само животное не двигалось, и он пошел к повозке и взял ведро. Шагнул в болото, пригнулся к ближайшему ручейку и наполнил ведро бронзовой водой. Наклонившись, глянул на корни древнего дерева, оголенные мучительно близко к ручью, ствола давно нет, а корни висят бесполезно над подвижной землей, ни с землей, ни с водой не соприкасаясь. Тому дереву, может, были все пять тысяч лет. Он прозревал, как это место когда-то было лесным и полным мужчин и женщин, которые, несомненно, ходили здесь, древний народ с похожими заботами, потребностью в пропитанье, нуждою в укрытии, нуждою держать в тепле детей. И он смотрел, как птица чернит крылом по-над бесплодным торфом, исторгает из глотки одинокий клич.
Он подставил ведро лошади под морду, но лошадь не выказала интереса. Сзаду двуколки достал он ясеневый прут и принялся хлестать животное, но лошадь не поддалась, он потерял терпенье, принялся бить ее кулаком. Колотил ее в плечи, и лупил по загривку, и вот уж отвернулся в раздраженье. Постоял и подумал. У него за спиной лошадь тихо зашагала вперед, в ножевой ветер.
Он нашел это место там, где сказано ему было, увидел два каменных дома у ручья. Стояли заброшенные возле трех мертвых скрученных деревьев, когда-то высившихся часовыми у тех домов, а рядом с одним валялся, лыбясь ему, череп ягненка. Остались стоять от домов только стены, словно старые зубы, оголенные ветру в некоем сардоническом оскале, и он видел, что
