Черный снег - Пол Линч

Юнцы рядом с ним принялись поглядывать через плечо, и старуха отвесила им грозного взгляда. По новой поднесла огонь к трубке и сколько-то помолчала, пока раскуривала, а потом заговорила. Как Эскра держится?

Барнабас сделал долгий глоток. Начинаю подумывать, что пожар устроили умышленно. Такое само не начинается.

Старуха смерила его взглядом и покачала головой, отвернулась к стойке с напитками и налила стакан виски. Тихонько поставила перед ним. Послушай-ка мне сюда, Барнабас. Это за счет заведения. Я понимаю, что ты себя упрекаешь, но винить кого бы то ни было в том, что случилось, толку никакого, пусть оно и естественно. Что вышло, то вышло. Случилось так, как случилось, пусть даже ты и не знаешь, что к тому привело. Я б на твоем месте поостереглась кого виноватить, бо слишком хорошо понимаю, что оно по кривой дорожке может тебя повести.

Она пососала трубку и увидела, что та опять потухла, подалась вперед и чиркнула в нее спичкой. Уж одно-то я из своих долгих лет на этой земле поняла: людей хлебом не корми, только дай что-нибудь сочинить. Мы по натуре своей рассуждатели. Побасенки свои спим и видим и не сомневаемся, что в них есть для нас некий смысл. На свою жизнь смотрим как на что-то такое из книжки, с зачином и концовкой. Рассказываем себе, что все с нами происходящее есть часть нашей байки. Сидит в нас бес, сочинительство это. Люди отродясь не знают, что из-за чего случается, да только мы гнем свое, будто знаем. И вот в чем штука, Барнабас, нам это наше занятие самим невдомек. Задайся вопросом, часто ль ты, когда болел, уверенно сам себе говорил, от чего оно случилось? Или где подцепил? Или кто тебя заразил? Будто тебе эти сведенья доступны.

Понаблюдала, как он в нее вперяется. Все эти выводы с бухты-барахты – дело опасное, скажу я тебе. Столько раз видела я, что есть всякое в нашей жизни вне нашей власти. Да только не мешает это нам тянуться в темь за ответами и рассказывать себе, что они истинные. Целее будешь, Барнабас, коли побережешься от таких мыслей. Ни к чему они не приведут, кроме неприятностей, вот как есть. Спроси себя, сколько раз ты бывал совершенно не прав насчет чего-нибудь? Сколько раз? Да постоянно, я уверена, однако, спорить могу, ты не упомнишь. Упомнишь ты, могу спорить, только те разы, когда был прав. Но и часы, какие не ходят, два раза в день правильное время показывают.

Она затянулась трубкой.

Знал бы я, что на лекцию попаду, сказал он.

Если только не получишь достоверные сведенья, Барнабас, без толку пытаться искать причину того пожара в людях, или призраках, или еще в чем. Приведет это чисто к неприятностям, вот как есть.

Барнабас всматривался в нее пристально, однако за туго сжатыми губами скрежетал зубами. Ладно же, сказал он. Говоришь, просто забыть о том, что погорело мое благополучие. Что вроде как несчастный случай это? И вот так и оставить? Как руку Божью? Как наебку природы?

Он взял стакан и крутил в нем жидкость, пока не учинилась круговая буря, и заглотил ее всю, и вернул стакан на место. Медленно склонился к ней, виски ожогом ему по тылу горла, и держал ее глаза в глаза, покуда не заметил расплавленье жесткого ее взгляда, а в складках шеи трепет.

Скажу-ка я тебе вот что, Анни. Жуть какую прорву всего может человек углядеть, жуткую прорву всего в людях. По тому, как ведут себя. Или по тому, как не ведут. Оно ж видно по тому, как люди не ведут себя, когда всякое рядом с ними происходит. Верно? Тебе самой не кажется, что оно так?

Старуха уставилась на него и сморгнула.

Я знаю одно: кое-какие сучары ведут себя так, что я б назвал это странным. И есть люди, которые не пришли мне помочь погасить тот пожар, хотя видеть его могли будь здоров как. Люди, у которых есть крепкие резоны мне вредить, вот как есть.

Старуха молчала, и Барнабас вдруг встал. Покачал головой и выложил монеты на стойку. С меня на сегодня хватит, сказал он. Поехал я домой к жене моей.

Через двор она перебралась, прижав руки к груди, пальцы в запахе яблок. Он не слышал, как подошла сзади, и она зажала его в углу нового сарая, он обернулся навстречу ей так, будто она подательница лиха. Она же увидела, как напрягся он, туже стало дыханье, как быстро заострились глаза в кончики ножей.

Нам с тобой нужно поговорить, сказала она.

Слова из нее прозвучали с облегченьем запертых зверей, выпущенных на волю. Брови его нависли навстречу ресницам.

Ты, значит, снова со мной разговариваешь?

Угрюмый свет поймал в силки все в этом дворе, и стоял Барнабас в тени ее голоса, слышал в нем трель печали, паденье с неба воздушного змея, ребенком запущенного.

Я вот что хочу знать, Барнабас. Как мог ты умалчивать о страховке? Все это время? Когда мог бы хоть что-то сказать? И сколько же раз я о ней заикалась?

Говоря это, она качала головой, и он поймал себя на том, что смотрит на игры теней на земле, ее слушая, чешуйчатость всего на свете, вертикально от солнца до пыли. Принялся тереть кулаком щеку, смотрел на сон-дремотного пса у задней двери. В тот миг увидела она, как то, что было тугого у него в лице, опало, и исторгся из него долгий выдох.

Я не знал, как про это сказать, Эскра. Думал, тебе и так маетно. Не хотел бередить. Тут повернулся он к ней лицом. Честно, милая. Старался придумать что-нибудь. Не знаю. Тогда ничего нельзя было поделать, ну и какая разница?

Она вновь покачала головой. Нам придется продать сколько-то полей, Барнабас. Отправляйся завтра к аукционисту и потолкуй с ним. Другого выхода нет.

Ты это о чем, Эскра?

Был бы выход, если б ты поступил так, как велело тебе правительство. Не стал бы покупать тот отвод от обязательного возделывания. Мы сейчас могли бы пшеницу растить для Чрезвычайного положения[17] и получать за то плату. Но тебе непременно нужно было упереться рогом. Что еще можем предпринять, я не вижу.

Он собрался было заговорить, но она его оборвала. Как нам дальше выживать? спросила она.

Он смотрел, как она