Черный снег - Пол Линч
Он стоял в собственной теми, ночные небеса безоблачны и ярки от далекой красы звезд, одаривших его светом такое время тому назад, какое уму его постичь было невозможно. Уйти от всего. Улизнуть из-под всего и исчезнуть в прохладе тьмы, достичь места, где звук гаснет до тихого далекого дзинь. Бензина в «остине» было мало, но он все равно сел за руль и поехал в город, оставил машину у лавки шорника. Выбрался из автомобиля, темно изогнутый в витринном стекле. Вдохнул обувную кожу и сморщенные отголоски смеха с улицы. Обернулся и увидел, как из проулка сгущается некто, скособочен, приближается пьяный, некий наклонный очерк человека, оказавшегося самим шорником. Он смотрел, как шорник постепенно останавливается, смотрит вниз на свою обширную талию, неспешно пытается застегнуть на брюках ремень. Кожи тут хватит и на четыре ширины его, и Барнабас глядел задумчиво, видел, как шорнику пришлось обернуть ремень вокруг себя дважды, а затем долго возиться с пряжкой, все время тихонько постанывая, словно в этот самый миг не самое обыденное являл он собою, а нижайшее.
Пыльно-меловая луна рассыпалась по улице, и Барнабас двинулся к заведению «Мост», услышал, как вздымается оттуда накат громкого смеха, распознал, что это Фран Глакен. Трое юнцов, отиравшихся в дверях, глянули на него. У каждого в горсти сигарета, лица скрыты под кепками. Один заговорил. Так, сэр.
Так, ребятки, сказал он.
Заговоривший шагнул вперед. Не зайдете ль, а, и нам чекушечку не прихватите? Протянул купюру.
Барнабас покачал головой. С чего ты взял, что я зайду?
Он прошел дальше по улице, пока не добрался до следующего питейного заведения – места под названием «У Тулли». Остановился и прислушался на миг к тишине внутри. Нахохленное и темное заведенье, воздух пропитан торфяной прелью. В углу светился впалый огонь. Пока приближался к стойке, толстая желтая свеча трепетала ему навстречу из затвердевшей лужи собственной растраты. Стоячих мест там было человек на десять, не больше, и он заметил у стойки двух юнцов, едва ль не сокрытых их же дымом. Они тихонько разговаривали промеж собою, и он не видел их лиц, определил их как батраков. Деревянный табурет заныл, когда отдвинул его Барнабас и кивнул кабатчице. Так, Анни, сказал он. Старуха смерила его взглядом, не улыбаясь. Он заметил в лице у нее назначенную со смертью встречу, оттиск черепа сквозь бумажную кожу, щеки из-за беззубости словно драные паруса. Бойцовский дух, однако, в глазах ее сохранился. Она соскользнула с табурета налить ему пинту и понаблюдала, как он выхлебал ее в два долгих глотка. Утер подбородок рукавом и глянул на кабатчицу. Та забрала стакан, и наполнила еще раз, и вновь поставила перед ним, взялась за клетчатое полотенце и принялась вытирать стаканы. Покончив с этим, снова села на табурет и навесила на морщины рта трубку. Открылась боковая дверь, и оттуда выскользнул какой-то старик. Уши – красные ракушки, на подбородке поросль густой шерсти, а в руке тесак. Подошел к дальнему краю стойки, где имелась брешь шириной с человека, словно нечто восстало, чтобы выгрызть из стойки кусок. Старик замахнулся на эту брешь тесаком, и ощеренное лезвие с грохотом врезалось в дерево, а Барнабас вздрогнул. Смотрел, как старик собрал деревянные щепки от стойки и ушел за ту же дверь. Барнабас отхлебнул от пинты и прикурил заранее припасенную самокрутку, выдул струйку дыма в низкий потолок, нависавший в медленной сумятице. Глянул на старуху и кивнул на стойку.
Сдается мне, рано или поздно станет трудновато, сказал он.
Анни Тулли засветила ему злое лицо. Не твое дело, Барнабас.
Лицо у нее изменилось, как только она заговорила, и она подалась к нему. Извини, Барнабас. Я не хотела. Ужасное с тобой стряслось.
Ты сейчас о чем, Анни?
Во взгляде, каким он ее оделил, она уловила дух неприятностей.
О том, что случилось на ферме.
А, это, сказал он.
Он сощурился и предоставил ей говорить, и, пока она говорила, он отчетливо разглядел у нее на коже древние письмена, словно отмечена она была в своей старости для некоего благословения. Горло в штриховке линий и морщины у рта хранили в себе тени этого паба.
И не бери в голову, что там люди про тебя говорят. Этот городок. Люди болтают, лишь бы звук им в уши шел. Вечно этим заняты. Я никакого внимания не обращаю. И тебе не стоит.
Он сосредоточился на ее словах, и дыхание у него сообразно замедлилось, и он подался к ней и крепко связал ее взглядом прямо там, где она стояла. А скажи-ка мне, Анни. Что же это люди обо мне говорят?
Она попыталась отстраниться, обнаружила, что не может, и он вчитался в лицо ей, углядел, что она поняла, что зашла слишком далеко. Она пожала плечами, убралась к своему табурету. Сам знаешь, как это, проговорила она.
Не знаю, Анни. Ну-тка расскажи мне.
Анни вновь подобрала полотенце и принялась возиться с ним, покуда не обрела опять голос. Не нравится мне твой тон.
Он подался к ней, и голос его возвысился, словно стало без разницы. Не то ли они говорят, что это я отвечаю за смерть человека? То ли? То ли думают они? Что я взял да и намеренно убил человека? Отправил его вместо себя выполнять грязную работенку? Что стоял я себе, как сучара какой, а Мэттью Пиплза послал в огонь? Я там тоже был, между прочим. Пошел за ним следом. Я сам там чуть не погиб, если б не Питер Макдейд. Этот человек едва-едва меня вытащил, вот как есть, и не решал он никак насчет того, кого по выбору вытаскивать, потому что не было никакого
