Всклянь - Коля Андреев
Районы меняла постоянно, дважды на одной остановке никогда не бывала. И уезжала подальше от своего дома – не хватало, чтобы ее потом родители с площадки узнали. Обратно приходилось идти пешком. Однажды пробовала посчитать шаги – десять тысяч оказались всего-то половиной пути.
– Шесть, ан нет, семь тыщ, ты смотри, и правда, утром отдала. – Анна Ивановна стояла в халате на лестничной клетке. Изо рта у нее пахло луком. – Как сын?
– Все хорошо, пойду, спешу, спасибо, Анна Ивановна.
– Иди, иди, ан нет, стой. Из фонда ж звонили, просили всех волонтеров на отселении прийти сегодня. Собрание.
– Хорошо, я и так туда собиралась.
– Менты там придут, сказали. По ваши души.
Мен-ты.
Она разделась, залезла в душ, в котором горячая вода всегда была недостаточно горячей. Обычно после она шла отсыпаться, в обед вставала и ехала в фонд. Сегодня спать не будет, правда, вот темные круги под глазами, что с ними делать?
Разучилась краситься, разучилась прятать свою старость. Мен-ты, как звонок в дверь. Мен-ты. В голове уже начался допрос, и надо было придумать, что говорить. Где была этой ночью, кто может подтвердить. С сыном встречалась? А дайте телефончик. И все в прах.
Оделась и только перед самой дверью поняла – сумки не было.
Мен-ты.
⁂
– Была в супермаркете. Купила чипсы. Потом поехала на автобусе домой. Пришла, легла спать.
Симпатичный, глаза такие светлые, пиджачок красивый. Только шрам на щеке. Она говорила себе не смотреть, а глаза, сволочи, постоянно возвращались к этой полосе на коже.
– Вы как в этом фонде-то оказались?
– Как все. Пила, попрошайничала.
– А сами откуда? Местная?
– Из Тулы. Тульской области. Город Ефремов.
– А в Рязань зачем?
– Подружилась с компанией, они отсюда, подобрали меня в Москве, на вокзале, оказалось, что фондовские. Хорошие ребята. Привезли, устроили. Не пью уже год. Год и месяц. И два дня еще. Работаю теперь волонтером.
– Вы вот скажите мне, записи мы посмотрели, бухгалтерию, вы за последнее время стали много денег приносить. Откуда они? Вот, сто двадцать тысяч в фонд принесли. Сто двадцать!
– Так мы же сумки продаем наши фирменные. И кепки. Майки вот еще. Вон висят, видите?
– А у вас прям продажи-продажи? Может, вам тогда другую работу найти, раз талант такой?
– Я много хожу, у супермаркетов, на остановках, много бываю в людных местах, общаюсь с уважением… Вот знаете, не сразу, конечно. Продавала в военном городке, тут рядом. Грубые все там. Обязательно обзовут. И алкаши мы, и наркоманы, и все деньги пропьем. Я по дворам ходила сначала, то бабушкам, то мамочкам там предлагала. Все на меня чуть не с кулаками. Не по-человечески. Мы людей из беды вытаскиваем. А они оскорблять. Нельзя так.
– А на Есенина продавали?
– На Есенина, это, простите, где? Я город-то толком не знаю.
– Театральная площадь. И от нее улица такая, с аллеей.
– А, поняла. Нет, там не была. Ну как. Была, проездом, что ли. Давно еще. Ничего не продавала.
– Ладно. Давайте так. Чё мы ходим-то вокруг да около. У нас есть, скажу вам, веские основания подозревать вас в краже. И свидетель еще есть. Под описание подходите. Понимаете? Может, сразу расскажете, как обстряпали? И легко дальше все пойдет. Суд войдет в положение. Условочка. И никаких нервов. А?
– Так, послушайте, вы! Думаете, униженная, обездоленная? Думаете, пришли тут, парфюмом своим навоняли, поулыбались и заодно криминал на нас повесили? Хватит! Где ваш свидетель? Давайте, пусть опознает – и я пойду домой. Устала я.
– Вы не шумите. Будет вам свидетель. А могу знаешь что?..
Он придвинулся ближе. Поднес свой шрам к ее глазам, мятное дыхание к носу.
– Могу тебя, блядь, на пресс-хату отвезти, где два наркомана тебя будут ебать всю ночь во все дыры, сука. И подпишешь все, что я скажу. Поняла меня? Так хочешь?
– Чем пугаете? – Она улыбнулась. – Я через это все прошла. Мне. Не. Страшно.
– Хуй с тобой, ладно.
Он встал и подошел к двери.
– Михалыч, забирай ее в отделение и позвони тем. Потерпевшим, ага. Пусть сына берут и едут. Недолго она брыкаться будет.
Она опустила глаза в пол. Почувствовала только, как грубые руки дергают тело вверх и завоняло потом.
Тот, что со шрамом, был за рулем. Машина дорогая, и ему явно было неприятно, что она тоже тут, сзади. Ногтем поковыряла кожу сиденья под ногой – вот бы разодрать ему всё, лоскутами распустить.
– Ты ж пойми! Мы и с хозяйкой твоей поговорили. Она подтвердила, что ночью ты шляешься. К сыну, говоришь, ездила? И где твой сын?
Она посмотрела в окно. На троллейбусной остановке подростки смеялись. Так, что сгибались от смеха. По улице дальше шел парень в черном плаще, с овчаркой на поводке. Лица рассмотреть не успела. Мчались.
– Где твой сын? Телефон дай. Позвоню ему. Расскажу про мамку.
– Нет у меня сына. Выдумала.
– Понятно. Ага.
Михалыч, который сидел рядом с ней и вонял, прочитал сообщение на своем телефоне. Разбитый экран. Не видно, что там.
– Максим Сергеевич, тут с дежурки говорят, что фонд этот адвоката прислал в отделение.
– Вот бля. Ну посмотрит пусть, как ее пацан этот малой, который ее видел, на зону отправит. Приехали, выходим.
Асфальт серый и сухой, скоро зиме конец. Ступеньки – раз-два-три, какой-то дурак однажды придумал на крыльцо вместо цельной плитки класть осколки – так родилась красота.
– Разбили, собрали и уложили так, как будто целая, – сказала вслух.
Никто не услышал.
Завели в кабинет; стены и мебель пропахли сигаретами. Как в театре. Адвокат, лицо знакомое, что-то бубнил, не давая ничего сказать в ответ. Все нервничали. Дверь открылась, зашла женщина, молодая, господи, какая красивая. С ней мальчик. Она его помнила, конечно же. Он на нее смотрел тогда на площадке так внимательно, словно запоминал каждую морщину на лице. И спал с таким встревоженным лицом. И хотелось его обнять. Тогда, ночью. Прости меня, мальчик, прости.
– Паша, посмотри, эту женщину ты видел на площадке, когда потерял ключ?
Он поднял глаза на нее.
Сколько ему лет, интересно? Когда он вырастет, что будет делать? Учиться на врача? Или юриста? Может, пойдет в учителя? Найдет себе такую же, как маму, красавицу, уедут они в Москву, снимут там квартирку, родятся дети. Все у него будет хорошо.
– Нет, не она.
Все молчали.
– Да ты посмотри, Паша!
– Нет, та была толстая и волосы белые. Вообще не она.
– Уверен, не врешь? Ты знаешь, что за вранье…
– Прекратите балаган, – вдруг грубо и громко всколыхнулся адвокат. – Мы уходим. Оснований задерживать нет.
Она смотрела на Пашу. Он на нее. Легко улыбнулся. Она тоже.
Все завозились, собираясь. В коридоре, чувствуя на себе взгляд того, со шрамом, она ускорила шаг. На улице к ней подбежал Паша.
Рядом стояла его мама, говорила по телефону.
– Господи-господи, зачем нам эти милиции-полиции, ну правда, без толку…
– Спасибо вам! Я знаю, это вы! – Паша довольно хлопнул в ладоши.
Она испуганно остановилась.
– Да, господи-господи, замки не меняли, чего их менять, пусть приходят, брать уже нечего! – Мама не смотрела на них. – Буду занимать на работе. Что теперь делать.
– Чипсы вы принесли. – Паша подпрыгивал на каждой фразе. – Там надо было, короче, отправить, ну, код. А я отправил! B ответ сообщение! Велосипед выиграл! Спасибо! Говорят, через неделю пришлют! Спасибо!
А его мама продолжала:
– Все очень-очень плохо. Сейчас операцию нельзя
