Последняя любовь бабы Дуни - Алина Бронски
И я уточнила:
— Ты уверена?
— Конечно, уверена, это я ее так назвала.
— Я не об имени.
— Нельзя быть уверенным. Но я пересчитала пальчики на руках и ногах, — засмеялась Ирина.
На заднем фоне раздался крик, словно котенку прищемили хвост.
— Это большая радость, — сказала я. — Иди к дочке. Я тебе в другой раз позвоню.
На какое-то время я звонить перестала. Понимала, что после рождения первого ребенка времени на болтовню не остается. Я отправила Ирине письмо, в котором вспоминала ее младенчество, и начала копить деньги. Ирина ответила: «Прости меня, мама, что я не рассказала тебе о беременности. Хотела дождаться родов». К письму она приложила фотографию грудничка с огромной соской во рту. Я сразу поняла, о чем она.
Когда Лауре исполнилось три года, Ирина впервые приехала, чтобы забрать больных детей в Германию. Лауру она с собой не взяла.
Я ни разу не спрашивала, когда смогу повидать внучку. Я не спрашивала, почему дочь никогда не берет Лауру на старую родину. Мне не хотелось, чтобы Ирина от этого страдала. Она уже несколько раз приглашала меня в Германию, предлагала приехать за мной, а потом отвезти обратно. Из ее уст все звучало очень просто. А вот у меня опыта путешествий не было. Я дальше Малышей в жизни никуда не уезжала.
Я сожалею лишь о том, что не приняла приглашение Ирины. Когда Лаура была маленькой, я не решалась. Не хотела обременять Иринину семью. А теперь я слишком стара. Путь до остановки, один автобус, потом другой автобус до аэропорта, полет, поездка до Ирины — это я уже не осилю.
К тому же я понимаю, что я так же заражена, как наша земля и все ее дары. Вскоре после аварии я, как и многие другие, обследовалась — поехала в больницу в Малышах, села на стул, назвала имя и год рождения, — и в это время рядом трещал счетчик, а ассистент врача записывала показания в тетрадь. Биолог мне потом объяснил, что эта зараза у меня в костях и облучает местность, так что я сама превратилась в маленький реактор.
Клубника и черника в наших лесах тоже облученные, и белые грибы, и подберезовики, которые мы собираем по осени, и мясо зайцев и косуль, которых иногда подстреливает Гаврилов. Чужаки ни к чему из этого не прикасаются, максимум забирают что-то на исследования, но ограничиваться этим ниже нашего достоинства.
Порой я думаю, что своей долгой жизнью обязана хорошему воздуху и березовому соку, который каждый год пью свежим, собранным по весне. Я беру с собой много чистых банок для закруток и не спеша ищу сильные березы, готовые отдать мне немного сока. Я считаю варварством все время ранить одно и то же дерево или собирать из него слишком много сока, как это делают некоторые люди из местностей с лучшей, чем у нас, репутацией. Березовый сок можно дорого продать, а иссохшие, посеченные шрамами деревья никого не колышут. Я же делаю отверстие в коре аккуратно, вставляю туда трубочку и снизу крепко привязываю банку. Эликсир капля за каплей сочится внутрь, а, забирая банку через несколько дней, я забинтовываю раненое место так же тщательно, как раньше пациентов.
Ирину и Алексея я тоже так приучала: ничего не ломай без необходимости. Вещи чинить сложно, и что-то навсегда утрачивается. Сельские ребятишки лучше это понимают, чем городские дети, которые приезжают на каникулы. Я не раз замечала, как Ирина шлепала их по рукам, когда они нетерпеливо срывали неспелые ягоды или бесцеремонно выкручивали из земли гриб и тут же его выкидывали.
Я предлагаю ценный березовый сок лишь особо дорогим гостям. Биолог так запал мне в душу, что я протянула ему стакан с прозрачной жидкостью.
— Убить меня хотите? — Он с улыбкой покачал головой.
Я люблю эту страну, но порой очень рада, что мои дети больше тут не живут.
* * *
Я стучу в дверь Марьи — это то, чего она систематически избегает, ошибочно полагая, что скрывать мне нечего.
Марья рычит, чтобы я заходила. Она сидит на постели с длинными распущенными волосами и расчесывается гребнем с редкими зубьями, как какая-то престарелая Рапунцель.
— Ну что, невеста, — говорю я, — волнуешься?
— Я впервые невеста, — хнычет она.
— Я думала, ты уже была замужем…
— Ой, — отмахивается Марья, — это не считается. Сто лет назад было. Я не знаю, что надеть.
— А что вы с домами будете делать?
— А что нам с ними делать? Каждый в своем останется.
— Вы спать вместе не будете?
— Типун тебе на язык!
— А к чему тогда свадьба?
Я сажусь рядом с Марьей. Матрац очень мягкий и угрожающе провисает под нашим весом. Она взвизгивает и вцепляется в меня. На ее кровати мы вместе еще не сидели, только на моей, и моя выдерживает больше.
— Отпусти, — задыхаюсь я. — Что на тебя нашло, глупая ты баба, отпусти меня и помоги подняться.
— Да я пытаюсь! — хнычет Марья, но с каждым ее движением мы все теснее прижимаемся друг к другу на провисшем матраце.
Крушение матраца я воспринимаю чуть ли не как искупление. Кровать падает, мы с Марьей приземляемся на пол меж одеял. Я выбираюсь из груды подушек, хватаюсь за стену и поднимаюсь на ноги.
Марья сидит среди подушек и ревет.
— Нет у меня больше кровати!
— Зато есть муж, сделает тебе новую.
— Этот?! Ты его видела?
— Потребуй, прежде чем сказать ему «согласна».
Она проводит ладонью по лицу.
— Какие у тебя всегда идеи хорошие. Без тебя нас всех бы уже не было.
— Ой, хотя бы ты не начинай.
Марья смотрит на меня тоскливо.
— Хочу, чтобы ты нас обручила.
* * *
Говоря до этого о времени, я вела вот к чему: не успеваю оглянуться, как уже стою на лужайке перед длинным накрытым столом, передо мной пышная женщина и старик, который больше похож на засохшее дерево, чем на человека.
За мной стоят жители села. Только Петров сидит, потому что он слишком слаб. Остальные на ногах. Среди живых затесались любопытные мертвые. Егор прямо у меня за спиной и выглядывает из-за плеча.
Сидоров смастерил для Марьи кровать, просто невероятную кровать. Никто не может сказать, как ему это удалось. Он распилил ствол дерева на четыре части и положил на них доски, которые вырвал из стены своего сарая. Все это надежно закрепил гвоздями. Сверху положили Марьин матрац, подушки и одеяла.
