Черный снег - Пол Линч
Беззвучие фермы тлетворно просочилось в дом, легло на всем плотным бременем. По вечерам газовые лампы помаргивали и тянулись за тьмой, но не озарить было того, что накопилось и оставалось несказанным. Цок-языкие часы поясняли проходившее безмолвие. Билли наблюдал, как густеет между родителями отстраненность, наблюдал, как мать слова свои обносит стенами, сидит остекленело над тарелкой, из-за стола за ужином встает быстро, дела по дому выполняет, взгляд отрешенный. Отец тих по дому или же ворчит сам себе, что-то скользящее в тенях, чему вроде бы привольней под открытым небом.
Эскра ежедневно вставала с рассветом и, как обычно, бралась за дела. Приносила воду, выгребала навоз из конюшни, кормила животину и оставшихся кур. В начале недели пекла положенную пайку черного хлеба. Но что-то в ней поменялось. Колесико в самой ее середке туже тянуло струны, какими держались вместе все части ее, и она смотрела в кухонное окно и воображала, каково б оно было, если высвободить то колесико, позволить частям ее разлететься по ветру, какой пер буйно с гор, ловец душ. Билли, призрак на дальнем краю ее зрения, нет на него сил. Она заметила, как оседает в костях у ней злоба. Многие дни и глянуть на Барнабаса не могла, а позднее, когда повертывался он спиной, она принималась мысленно с ним разговаривать. А ну обернись-ка, жучий ты сын. Выкладывай давай, как выживать будем. Дай послушать из твоих уст. Ах ты дубина. Сколько полей нам продать придется. А ну как вообще отказаться надо будет от этого клятого места. А всё твои великие затеи. Она смотрела, как слоняется он по двору, тупое животное, боится ее, ничегошеньки не делает, а только тучи дыма табачного разводит или таскается с молотком да лупит им бездумно там и сям. Как он в упор не видел сонную их ферму, словно воображая, что на самом деле все по-другому. Пес бродит по двору, весь в своих заботах, валяется нагло на вялом солнце, грызет скотские кости с поля, Барнабас всякий раз орет на собаку и вырывает кости у ней из пасти, будто оба они звезды какой-то бестолковой комедии, и пес наблюдает, вроде как развлекаясь, за тем, как человек, бурча себе под нос, снова закапывает кости в поле. По временам и пса видно, как он одноглазо вперяется в поле, будто ждет появленья чего-то или кого-то, может, возникнет вразвалочку Мэттью Пиплз, неторопливый да ширококостный.
Дни тусклой погоды приостановили время и не принесли ни ветра, ни дождя, а когда налетела буря, Эскра ей обрадовалась. Стояла во дворе и смотрела, как меняется вечернее небо, – сердитый утес тучи, низко надвинувшейся на кровавый горизонт. То, что пришло с моря, развоплотило тонувшее солнце и замерцало далекими проблесками молнии, и она увидела в этом темном нахлыве неумолимость и много чего еще. Загнала кур и положила камни на крышки ульев. Сняла с бельевой веревки одежду и понесла ее грудою к дому. Дождь начался, не успела она добраться к задней двери, и Эскра удивленно взглянула вверх, увидела, что затемняющая мешковина еще не оказалась у нее над головой и дождь падает из белизны. С полей примчался Билли и стоял на кухне мокрый до нитки, надсадное его дыхание выдувало мехами тайный смрад табачного дыма. В свитере и трусах стоял у печи, грел руки. Эскра пожурила его. Ну ты посмотри на себя.
Мальчик пожал плечами.
Простудишься до смерти. Где твое пальто? сказала она.
Мир за окном вдруг потемнел, и двор, и поля, и всё вдали вплоть до самых холмов, словно расстелились покрова. Он глянул на нее и скривился, пожевал нижнюю губу. Поди знай, ответил он.
Наверху?
Не.
Потерял?
Может, оставил где.
Эскра возвысила голос. Мы тебе новое пальто купили. Как ты смеешь вот так его терять!
Я невзначаем. Да и нормально мне вообще.
Не невзначаем, а нечаянно. Все ж по карточкам, нам еще одного не добыть. Вот погоди, поговорю я с твоим отцом.
Мальчишка миг помолчал, а затем вскинул голову и бросил на нее вызывающий взгляд. Ну давай, скажи ему, раз так.
Настигли ее эти слова так, что поймали за язык, и она отвернулась, взялась прибирать на столе. Придется тебе отцово старое пальто пока носить, на задней двери оно, сказала она.
Старье это блядское.
Взгляд его матери способен был метать камни.
Тьма потолка, всю ночь Барнабас лежал без сна, слушая бурю. Дождь в окно как ногти мегеры, выцарапывающей стекло, чтобы проникнуть внутрь. Голос в печальном волынном ветре, какой мог бы выразить скорбь Барнабаса. Он лежал и думал об угрюмом ветре, что налетел, о ферме и о смерти Мэттью Пиплза, о неизбывной утрате, опустошившей его, размышлял, что́ человек такого делает, чтоб заслужить подобную судьбу. Один лишь тяжкий труд, а теперь крах. Ум его обмозговывал, как же мог начаться пожар, и дальше он уж больше ни о чем другом думать не мог. Услышал, как во дворе что-то шлепнулось, и сел на постели. Звук не смолкал, катящийся рокот, и Барнабас выскочил из постели в ледяную комнату. Схватил домашний халат, нахохленный очерк на двери, сунул ноги в студеные пасти шлепанцев. Ощупью спустился в кухню и зажег лампу. Когда открыл заднюю дверь, ветер-холод проскочил мимо него, словно дикий зверь в поисках тепла. Ночь была запечатанной чернотой, и он шагнул в нее, в эти владения густых сокрытых сил, и не мог определить он порядка в ветрах. Бледная клякса лампы трепетала, а щеки ему жгло грубым-студеным дождем, и сощуренные глаза его не видели совершенно ничего, не видели, какой нанесен ущерб. Лишь в его буйном воображении был ветер, он дул вокруг Барнабаса, пока замер тот на миг, глядя в небо, увидел, что луна изгнана, что все звезды отменены, а видеть осталось лишь мир, лишенный очертаний.
Он
