Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева
Подхватил Асю на руки, прижал к груди, дал почувствовать глубину своей нежности, верности и любви. После таких впечатлений Ася точно одурела. Вместе с теплом и дымным ароматом шашлыков она чувствовала, что дядя хороший и место, куда они прибыли, хорошее и безопасное.
Ещё больше удивило, что даже в наступившей темноте продолжалась жара, но без духоты.
Обошли вокзал и увидели на фоне тёмных кустов светлое пятно «Волги». Отец походил вокруг машины кругами, опробовал гудок.
– И как? – ковырнул мизинцем в ухе родственник. – Нравится?
– Ну дак!
– Ха-ха-ха! Хотел встретить с оркестром, с наядами, виляющими бёдрами.
Показал. Отец хохотнул, мать нахмурилась, Ася ничего не поняла.
Дядя Гена предложил сесть в машину. Это была одна из самых больших легковушек, в которых Асе приходилось ездить. Кажется, их комната в бараке была меньше. Когда дядя отворил заднюю дверь, мама с тоской уставилась на розовый бархат накидок, подушки, шитые серебром. Под цвет подушкам – тапочки. Тапочки! Что делают тапочки в машине?
Дядя отнёс тапки в багажник, уселся за руль – вписался в машину, как вылитый красавец. Дураку понятно, что всё вокруг было странное, необычное, недешёвое. Ася доверчиво ползала на заднем сиденье, трогала ручки на деревянной панели, проверяла углы, пялилась в окна.
В панель заднего окна были вмонтированы две бархатные коричневые собаки. При движении их головы уютно покачивались, словно соглашались, приветствовали и показывали на мелькающие за окном узкие улицы, незнакомые кусты, приземистые крыши мазанок.
На фоне золотистого заката всё кажется серо-синим, нежным, как колыбельная. Вечернего света уже мало, его не хватает разглядеть фигурки людей. Сверкая красным глазом светоотражателя, по обочине катит велосипедист. Вдоль рамы привязана широкая тяпка. Велосипедист провожает машину усталым взглядом. Собаки и ему кивают, прощаются.
Ася тянется к игрушкам, пытается заглянуть туда, откуда торчат головы. Она никак не может разгадать их таинственность: как так получается, что головы качаются, если само тело неподвижно? Зацепила пальцем за собачью голову, но мать нервно дёрнула Асю за плечо, шлёпнула по ладони. Ася демонстративно насупилась, сложила руки на груди в замок – «не буду с вами разговаривать».
– Пусть играет, – увидевший это в зеркало заднего вида, разрешает дядя Гена. – Это мои Холёсёсики.
– Кто? – быстро переспрашивает мать.
– Послушай, они разговаривают, как китайские болванчики: «Холёсе-холёсе».
Как Ася ни старалась, «холёсе» не слышит, лишь при большой тряске улавливает щелчки, словно внутри собак катаются фарфоровые шарики.
– Там внизу противовес, сама голова крепится на штыри, которые образуют ось вращения. Собачки – отличный датчик движения, чутко реагируют на колебания земли при землетрясении.
«Да! Да! Да!» – кивают собачки, словно принимают у дяди Гены экзамен.
– До сих пор трясёт? – с опаской смотрит в окно отец.
– Бывает.
«Да! Да! Да!» – в унисон соглашаются собаки.
«Волга» осторожно притормозила у высоких металлических ворот: при свете фар выпуклый орнамент ковки окрасился небесно-голубым отблеском. Мать открыла дверь, ступила на землю… Ой! Что такое? Упала на колени перед деревом, щекой прижалась к шершавому стволу. Нежный контур её щеки слился с изгибом ветки, висок прижался к серой тени листьев. Слёзы проявились моментально. И стоило ей только моргнуть, как они потекли по щекам, от них по трещинам коры, прожилкам листьев. Слёзы текли по маршруту воспоминаний и будто нарисовали отцовский профиль – тут щека, здесь бородка, это висок. Будто и он плачет. Бедный, он плачет, потому что рад дочери, её приезду. «Приедешь как-нибудь, а орех вырастет. Меня не будет, а дерево останется», – говорил он, сажая дерево. Потом, закусив печально губу, щурился от палящего солнца, твёрдой рукой проверял, устойчиво ли держится саженец.
Мать родилась в Башкирии, её отец (Муса-абый) был превосходным жестянщиком: мастерил чашки, ложки, трубы для самоваров. Ко всему лежали руки. Из мусора делал любой ширпотреб: брошенная консервная банка легко трансформировалась в воронки, крючки, засовы, скобы. Семья держала пчёл, сажала картошку, продавала дрова. И всё равно жили голодно. Пока однажды, ещё до войны, не решили переехать в Узбекистан по зову старшего сына. Он выучился на вертолётчика, полетал, а потом остался здесь, на строительстве нефтепровода. Писал письма: приезжайте, здесь тепло и не надо топить печь, а еда валяется на земле – персики, орехи, груши… Долго думали. Решились, собрались, две недели ехали в теплушке, во время остановок пекли картошку на кострах. До Самарканда не доехали, мамина мать Каттана заразилась оспой. С поезда высадили. После двух месяцев мытарств на чужбине купили в области землю. Первым делом отец посадил орех. Местные жители предупредили, что орех нельзя сажать около дома – плохая примета, потому как в его тени принято собирать милостыню. Муса-абый не удивился – точнее, он уже устал удивляться народному своеобразию. Тем более что дела сразу пошли в гору.
– Анием! – крикнул дядя Гена в открытые ворота. – Встречай.
На пороге появилась невысокая старушка с выразительными голубыми глазами, загорелой кожей в мелких морщинках, целыми, слегка жёлтыми зубами. Хотя она была старше всех, но выглядела не хуже других, так казалось, – одета только по-старушечьи: цветное шёлковое платье, зелёный цигейковый камзол, золотые серьги-кольца. Из-под белого, как у Аси, платка выбивались седые кольца волос.
– Это Каттана – старшая мама, – подтолкнула мать Асю к старушке, – иди же обними, поцелуй.
Ася застыла на месте. Идти целоваться с неизвестной старухой не хотелось. В замешательстве оглянулась на мать, и она ответила бодрой, но беспомощной улыбкой, будто говоря: ну так надо, что я могу поделать?
Пока Ася стояла, отец прокашлялся, протиснулся вперёд, обнял Каттану за плечи, чмокнул в щёку. Она с молчаливой радостью шлёпала зятя по спине и не плакала. Это для Аси стало неожиданностью, ещё большей неожиданностью была татуировка на внутренней стороне запястья: зрачок, обнесённый частоколом ресниц. Ася никак не могла собрать в единое целое образ старухи: властный, уверенный взгляд, тщедушное тело, мускулистые руки, серебряное обручальное кольцо, интеллигентные тонкие пальцы с розовыми ноготками, как у пианистки из детского сада. Такие руки не знакомы с тяжёлым тестом, пирожками, знай себе играют на пианино целыми днями. Этими руками Каттана позвала гостей в дом.
Он утопал в тени,
