Клуб «Непокорные» - Джон Бакен
Однако я проголодался, хотелось есть, и от дальнейших расспросов я воздержался. Я достал что-то еще из своего кафрского хлама и попросил их преподнести все это вместе с моими приветами и поздравлениями их Отцу и попросить воды для двух белых незнакомцев и пяти человек их расы, а также для двенадцати мулов. Предложение явно пришлось им по душе, потому что они сразу двинулись в гору вереницей, взяв с собой большие бутылочные тыквы.
На обратном пути я сказал Эндрю какую-то глупость насчет того, что ударил кафра Мозеса, который додумался черпать воду из углубления в скале.
Парень тут же пришел в дурное настроение.
— Нам бы лучше вздуть негодяя и вымогателя, что соорудил водоотвод, и теперь мучает этих бедняг. Он один из тех мошенников, с которым мне бы очень хотелось поговорить, вооружившись шамбоком[12]!
Через час у нас было столько воды, сколько нужно. Ею был заполнен целый ряд бутылочных тыкв, и рядом лежали подарки, что мы решили передать нашему, так сказать, поставщику. Жители деревни сдали все это добро на хранение, а затем удалились, а наши парни, которые помогли им нести его, вели себя на удивление тихо и торжественно. Мне сообщили, что Отец прислал воду в дар чужеземцам безвозмездно. Я попытался подвергнуть перекрестному допросу одного из наших шангаанцев, но он не сказал мне ничего, кроме того, что вода пришла из священного места, куда не мог проникнуть ни один человек. Также он что-то пробормотал об антилопе гну, но до меня так и не дошло, что он имел в виду. Ныне кафр — самое суеверное из Божьих созданий. На всем пути следования от Питерсбурга нам досаждали яркие фантазии, что вызывала у кафров наша одежда. То они не хотели спать в таком-то месте из-за того, что именно в это место часто наведывалась женщина без головы, то они не осмеливались пройти и ярда по той или иной дороге после наступления темноты из-за призрака, который путешествовал по той же дороге в виде катящегося огненного шара. Обычно их память была так же коротка, сколь мимолетны их фантазии, и через пять минут после препирательств они хохотали, как бабуины. Но в ту ночь, похоже, что-то в самом деле поразило их не на шутку. За ужином они не болтали и не пели, а вполголоса сплетничали и легли спать, придвинувшись как можно ближе к Эндрю и ко мне.
На следующее утро такой же ряд тыкв, наполненных водой, стоял перед нашим лагерем, и у меня было достаточно воды, чтобы вымыться в складной ванне. При этом вода была ужасно холодная — ни с чем более холодным в жизни не соприкасался я своей бренной плотью!
Я решил устроить себе день отдыха и пойти пострелять. Эндрю остался в лагере, чтобы починить колесо фургона: мулы изрядно потаскали фургон по дорогам, поросшим кустарником, и колесо сильно пострадало. Также Эндрю объявил, что после этого он намерен прогуляться и переговорить с купчиной, который торгует водой.
— Только, ради Бога, веди себя осторожнее! — попросил я. — Он, скорее всего, своего рода священник, и если ты будешь с ним невежлив, нам придется покинуть это страну. Будем считать, что это мой «пунктик» — уважение к языческим богам.
— Все вы англичане такие! — язвительно заметил Эндрю. — Вот почему вы чертовски запутались в ваших отношениях с кафрами… Но этот парень — человек деловой, и он прекрасно знает всякие штучки-дрючки, что можно проделать с коммунальными сооружениями. Одним словом, я хочу с ним познакомиться.
День, что я провел в этой местности, дикой и ароматной, был прекрасен. Вначале я побродил по низине, но не обнаружил там ничего, кроме старого следа куду и паува, которого я подстрелил. Затем я побродил по краям горы к востоку от деревни, и обнаружил, что овраги, по которым, как казалось снизу, можно было лазать, имеют странные выступы, и это меня озадачило. Я не видел способа добраться до вершины плато, поэтому после полудня занялся изучением обрушившегося ската. Следов меди там не было, потому что скала представляла собой красноватый гранит, но это было место, весело поросшее цветами, с зелеными лощинами между утесов и птицами, разнообразие которых было удивительно. Я порадовался тому, что прихватил с собой флягу с водой, потому что воды там не обнаружил. Там все было нормально, но вода явно проходила где-то под землей. Я попытался подкрасться к самцу бушбока, пестрой лесной антилопы, но спугнул и упустил его, однако подстрелил маленького оленя, похожего на серну, которого голландцы называют клиппшпрингером. С ним и с паува, повешенным на шею, я неторопливо двинул назад; самое время было поужинать.
Едва деревня показалась в виду, я сразу заметил, что там что-то не так. Был слышен громкий гул голосов, все жители собрались вместе, держась как можно дальше от нашего лагеря. А в самом лагере, похоже, царила полная тишина. Я увидел наших стреноженных мулов, но не увидел ничего из нашего снаряжения. В такой обстановке я счел за лучшее прибыть в деревню незаметно, поэтому свернул налево, пересек лощину ниже, где она густо заросла кустарником, и вышел к нашему лагерю с южной стороны. В лагере было тихо, очень тихо. Костры для приготовления ужина погасли без присмотра, хотя парни сейчас должны были вовсю заниматься нашей вечерней трапезой, и в самом лагере я не заметил ни одного черного лица. Встревоженный не на шутку, я пошел в палатку, служившую общей спальной, и обнаружил там Эндрю, который курил, лежа на кровати.
— Что тут стряслось? — спросил я. — Где Кус, где Клембой и…
— Ушли, — коротко ответил он. — Все ушли.
Он был угрюм, устал и довольно бледен, и, похоже, дело было не в его дурном настроении, а в нем самом. Он отложил трубку и прижал руку ко лбу, как бывает, когда у человека сильная головная боль. На меня он даже не взглянул. Я заговорил с ним — быть может, несколько резко, потому что к тому времени жутко проголодался, — и несколько раз мне показалось, что он вот-вот заплачет. Худо-бедно мне все же удалось разговорить его, и вот что я услышал.
Чинить колесо повозки он закончил утром и после завтрака отправился на прогулку
