[Про]зрение - Андрей Люмнов

— Может быть и никак, — согласился Илья, — я никогда не был в такой ситуации.

Телефон Егора издал звук сообщения. Он прочитал и замолчал.

— Что там?

— Там? Там — бл*дь! Прости, по-другому не назвать. Пишет, что если бы у неё сейчас не было молодого человека, то мы были бы отличной парой. Но, поскольку от сегодняшнего секса она в восторге, то согласна встречаться со мной каждое воскресенье.

— Тебя поимели, Егор. Что думаешь ответить?

— Ну секс и правда был отличный…

— Но? Я рад, что ты задумался. Правда. Если бы ты сейчас сразу сказал, что «а почему бы и нет?», почему бы и не «сбрасывать напряжение» раз в неделю. Стабильный, бесплатный, безответственный секс. Очень заманчиво. Что ты сейчас чувствуешь, кроме приятной усталости в мышцах? Подумай, что ты получил кроме выброса гормонов единовременно и чувства совершённой подлости навсегда? Ты сможешь потом посмотреть её парню в глаза, если встретишь их вместе?

Егор промолчал, не находя слов. Его окутывал неприятный, липкий запах, запах её духов.

— Есть одно простое правило, — продолжил Илья, сложив руки на коленях. — Не делать другим того, чего не хотел бы получить себе. Спать с чужими девушками, зная, что они не свободны — это моветон. Даже не с моральной точки зрения, а просто из мужской солидарности. Ты же не хотел бы, чтобы с твоей девушкой так поступил какой-нибудь «хороший знакомый», пока ты уверен, что у вас всё серьёзно?

— У меня нет девушки, — буркнул Егор.

— Сейчас нет. А будет? Или ты планируешь всю жизнь «сбрасывать напряжение» с Анями, у которых есть основной парень? Я так никогда не делал. Возможно, от меня просто скрывали девушки, что они не свободны. Потому что я никогда не искал случайного секса. И, даже, несколько раз, отказывался от него.

— Почему? — искренне удивился Егор.

— Потому что гормоны — да, это мощно. Но надо же как-то эмоционально сблизиться с человеком, чтобы секс был чем-то большим, чем просто... фрикциями некоторой продолжительности. В последний раз у меня это было в браке.

Илья помолчал, будто примеряя на себя давно забытые ощущения.

— А после развода я взял таймаут. Нужно было эмоционально выйти из прошлых отношений. Никогда не понимал тех, кто из одной койки в другую перепрыгивает, прикрывая одну боль другой. Ну а потом... потом были попытки. Свидания.

Он горько усмехнулся.

— И все эти диалоги в переписке больше напоминали собеседования. Собеседования на вакансию «мой новый мужчина». И ещё вот этим вечным: «покажи мне, чем ты мне можешь быть интересен». А только я должен быть интересен? Или это обоюдно должно быть?

Егор слушал, затаив дыхание. Илья так никогда не откровенничал.

— А когда многие узнавали про алименты... тоже отказывались. Вероятно, проецировали на себя. «Ты семью развалил, значит, с тобой нельзя иметь дела. Алименты платишь? Точно?! А они большие?» — вот это вот всё. Я просто говорил: «Да не пошла бы ты?» Если такое недоверие уже сейчас, то дальше лучше не будет. Ну а потом... потом я ослеп. И на этом всё закончилось. Кому нужен слепой инвалид с алиментами?

В комнате повисла гнетущая тишина. Егор смотрел на своего слепого соседа, и его мимолётная радость с Аней вдруг показалась ему убогой и пустой.

— Я не осуждаю тебя, Егор, — снова тихо сказал Илья. — Живи как хочешь. Но спроси себя: ты это хочешь? Или ты просто боишься, что ничего лучше уже не будет? И пользуешься тем, что подвернулось под руку? Аня получит себе любовника, а ты... ты что получишь, кроме минутной слабости и запаха её духов на своей коже? С женщинами такой нравственности, как Аня, вымирание нам, конечно не грозит, но деградация до животного уровня, уровня инстинктивной похоти, обеспечена.

Илья поднялся и, безошибочно найдя дорогу, ушёл на кухню варить кофе.

Егор остался сидеть в тишине, и единственным звуком был стук его собственного сердца, которое вдруг заныло от чужого одиночества, оказавшегося гораздо ближе и понятнее, чем ему бы хотелось.

...Егор остался сидеть в тишине комнаты. Слова Ильи висели в воздухе, как тяжёлый, густой дым. Он вдохнул и почувствовал тот самый запах духов на своей коже. Теперь он казался ему не соблазнительным, а удушающим.

Он представил себе лицо того парня, Аниного молодого человека. Обычное лицо, вероятно. Может быть, он сейчас смотрит сериал, звонит ей, чтобы пожелать спокойной ночи, или просто спит, ничего не подозревая. И Егор не смог бы посмотреть ему в глаза. Не смог бы пожать ему руку. Он стал тем, кого ненавидят во всех фильмах и книгах. Статистикой. Предателем из чужой истории.

Гормоны отступили, оставив после себя чёткое, ясное и невыносимое чувство совершённой подлости. Не ошибки, не «все так делают», а именно подлости. Той самой, которая остаётся с тобой навсегда, как шрам на совести. Её не смыть душем и не залить алкоголем. Она просто будет там, тихо напоминать о себе в самые неожиданные моменты.

Илья был прав. Абсолютно прав. Это был моветон. Не гламурная взрослая жизнь, а именно что-то низкое, пошлое, животное.

Он вышел в коридор и посмотрел на дверь кухни. Тот был слеп, но видел самую суть вещей с пугающей пронзительностью.

«С женщинами такой нравственности, как Аня, вымирание нам, конечно, не грозит...» — вспомнил Егор его слова.

Да, человечество не вымрет. Оно будет плодиться и размножаться. Но оно перестанет быть человечеством в том высоком смысле, который вкладывали в это слово философы. Оно превратится в популяцию биологических организмов, управляемых инстинктивной похотью и сиюминутной выгодой. Любовь, верность, доверие — всё это станет просто невыгодным атавизмом, сказками для наивных.

И он, Егор, только что добровольно стал винтиком в этой системе деградации. Он не покорил женщину, не завоевал её сердце. Он просто стал удобным инструментом для «сброса напряжения» для той, кому её собственный парень, видимо, уже не давал нужных острых ощущений. Он был не любовником, не любовью, а всего лишь... сложной секс-игрушкой с функцией слушателя.

Он прошёл в ванную, включил воду и стал смывать с себя духи Ани. Мылился дважды, счищая с кожи липкий налёт измены и собственной слабости.

Когда он вернулся в комнату, чувство опустошения было таким же огромным, как и прежде. Но теперь к нему добавилось новое — стыд. Не тот показной, который демонстрируют, когда