У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик

Существовал свой секрет. Чисто японский.

Лагерь был построен по большей части для офицеров. А по их законам чести — при опасности пленения — офицерам следовало пойти дорогой «правильной смерти», совершить «сеппуку».

По самурайскому кодексу «бусидо» предписано всегда лучше смерть, чем позор и презрение. Хотя стоит признать, что прибегали к этому, ужасному на европейский взгляд, действу лишь в крайних случаях: или полное поражение в бою, или вас окружила вражеская армия и собирается взять в плен, где будут пытать и унижать. В таких случаях «харакири» или «сеппуку» даже могут оказаться лучшим вариантом, ведь тогда тебя ждёт лишь быстрая и относительно безболезненная смерть. Но это, как показала практика, только в теории.

В действительности же — под рукой Григория Сергеевича теперь был целый лагерь офицеров. Как он уверил себя — презревших эти средневековые правила. Презревших, но и стыдившихся того.

Как хотите, но казалось Григорию Сергеевичу, что они вовсе не жаждут вернуться в Японию после пребывания в советском плену.

Они же «потеряли лицо» — так рассуждал он. Но беспокоился очень и ловил мельчайшие знаки — как бы чего не случилось в возглавляемом им лагере.

Пока всё было тихо и спокойно.

До назначения Григория Сергеевича в должности исполняющего обязанности начальника лагеря был другой человек. И при нём дела иногда доходили до смешного, что греха таить.

Русские конвоиры, заторопившись назад в лагерь, «забывали» иногда в горах пару десятков японцев — заготовщиков леса. А потом, обнаружив свою промашку, но махнув на это рукой, запирали до утра ворота лагеря. Вот тогда обиженные и возмущённые японцы сами шли к этим воротам и дубасили в них, требуя впустить их в лагерь.

На следующее утро начинался административный скандал.

Японские офицеры «катали кляузу» на нерадивость конвоиров, ненадлежащее исполнение русскими своих обязанностей по содержанию и охране вверенных им военнопленных!

И особо отмечался жалобщиками пропущенный ужин. Ну, это уже вообще форменный конец света!

Однако с приездом Григория Сергеевича подобные инциденты прекратились. Жизнь в лагере пошла-покатилась в своём размеренном и предписанном ритме. Рабочий день японцам был установлен распорядком. А вечера принадлежали им безраздельно.

Они завели свой оркестр и усердно репетировали старинную пьесу в собственном «театре» по типу Кабуки. Нижние чины и обслуживающий японский персонал мастерили костюмы для представления.

— Гриш, а ты не того? Не слишком с ними мягок? С «подопечными» нашими? Ты что, обязан учитывать календарь и их японских праздников тоже? В праздники они что? Не работают? Вот же, на тебе! Оркестр, театр японский завели, ничего себе — трудовой лагерь для военнопленных! Трудятся с театром… и под музыку! Только не в праздник, ни боже мой!

Так сердилась Тоня.

— Военнопленных офицеров, Тося. Ты не злись, ты пойми, тут не солдатский лагерь, тут не унтер-офицеры, тут потомки самураев у нас. И, знаешь что, я побеседовал кое с кем…

— С «господином Исидой»?

— Нет, он со мной выходит на разговор только по работе и разнарядкам. Да, ещё если об истории или литературе — он эти темы любит. Чуть малейший повод, сразу заводит о древности и культуре Ямато. Видел я эту культуру, да и ты видела, тьфу ты, господи, не с фасада, с задов… С задов голых и видели. На Сахалине. Вспомнить противно. А фасад у них такой изящный: самураи, гейши, стишки… А что они творили? В Китае и на Сахалине? Я тебя спрашиваю? Что! Как говорил Суворов? «Вежлив бывает и палач».

— Гриша, не заводись, уймись ты. Да, я понимаю. Вежливые-вежливые, а сами опыты медицинские на живых китайцах делали, людей миллионами убивали. Я понимаю, о чём ты. Фашисты они. Вежливые такие фашисты. Вежливо так иголки под ногти загонят или кожу с живого снимут. Но всё равно не заводись. Они теперь под твоей рукой. И с тебя спросят, если что.

— Тось, я не завожусь. Но и ты не путай. Военные преступники содержатся в особых лагерях. У нас только боевые офицеры собраны. И — верно говоришь — с меня спросят. Да… Вот отсюда и пляска… Они тут все самураи. Ты слушай-слушай, мне один человек рассказал. Объяснил, что наш «контингент» между собой себя иногда величает… как это… нечто вроде «живые мёртвые». Вот и думай, что они выкинут, какую свинью мне подложат…

— Гриш, не смеши меня. Хороши «мёртвые», скачут, как козлы, вечерами — гогот в бараках! Шутки шутят, как подростки. Друг другу на плечи залезают и скачут самураи наши, прости, Господи. Театр, опять же, этот! Веселятся они от души, Гриш.

— Думаю, оттого они так и скачут, что конец видят. А лагерь наш им — жизненная отсрочка смерти.

— Да не выдумывай ты всякие ужасы. Спи. Отстроят своё и вернутся домой на родину, эту… как сказал? Ямато. И всего дел-то. А ты выдумываешь трагедии какие-то, как у них в пьесе их… Отработают в сытости и тепле и вернутся домой. К себе.

— Кстати, Тось, у них праздник важный скоро. Они нас на своё представление зовут.

— С девочками?

— Ага, всех.

— Вот придёт праздник, там и решим. Всё, спим…

И уснула Тонечка, Антонина Степановна.

А Григорий Сергеевич всё крутил в уме мысли.

Размышлял о странной природе человека.

Вот, казалось бы, хорошие люди «его» японские офицеры. Иной раз ведут себя — ну чисто дети.

А ведь в душе каждого стоят три заслона. И не пробьёшься через них. Нет такого средства.

Первый заслон — самурайский кодекс. Человек — ничто, а честь — всё.

Григорий Сергеевич честно пытался разобраться в путях и законах самурайского «кодекса». Но выяснил только, что в зависимости от ситуации один и тот же поступок может быть и честью, и бесчестием.

И часто даже узы товарищества не удержат от того, чтобы один «друг» другому голову мечом не снёс! Вот же, за сущую безделицу, за слово, взгляд, за то, что случайно оказался свидетелем возможного, только возможного (!) проявления слабости…

Выходит, дружбы у них в нашем понимании — нет, а есть только иерархия: сложная система подчинения и обязательств.

Странно-то как. И широты душевной нет и в помине.

Как там «господин Исида» стишок процитировал… «Душа, узкая, как полочка»?

Всё верно, так и есть.

Переводчик ему, Григорию Сергеевичу, перевёл значение слов, что, по идее, должны быть нашим обычным «спасибо»: «Мне очень неприятно, что теперь я вам обязан…» Вот что ему переводчик сказал. Вот фраза обыденной вежливости.

Неприятно им быть обязанными, понимаешь! Ну и в чём