Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий
* * *
В госпитале он уже успел привыкнуть к тихой и размеренной жизни, а теперь события стали меняться в такой яростно стремительной последовательности, в таком темпе, что впору было хоть чуточку отдышаться. И чтобы трезво оценить положение, он усилием воли заставил себя хоть несколько минут не думать об убитых товарищах, о погоне и смертельной опасности, от которой еще не ушел. Маркин принялся думать об отце. Нет в нем прежних сил и бодрости. Возвращается с работы, сидит один в нетопленой комнате, думает о войне, о покойной жене, о сыне… А лет пятнадцать назад, мускулистый, шумливый, брал он сына с собой на речку, словно щенка кидал в воду, ласково поругивал. И ругательства у него были смешные и веселые. Сына, если у того что-нибудь не ладилось, он называл «прейскурант». Потом шли, увязая в песке, повязав головы рубашками, незаметно от хозяев дразнили привязанных за частоколами цепных собак. А мать, в ярко-красном, с крапинками ситцевом платье, босая, стояла на пороге, смотрела на них любовно, сажала за стол обедать, угощала горячими пышками… Ушло все это, невозвратно ушло…
И вот Катя… Сколько было говорено слов!.. И кто их только придумал, эти слова, если они могут быть враньем? Зеленые глаза, которые он так любил, оказались бесстыжими глазами, теперь они смотрят на того железнодорожника. А может, они обманут и железнодорожника?
Но очень скоро мысли Маркина вернулись к только что пережитому. Два сержанта, два тела на слегка запорошенной земле — Дмитриенко, вислоусый, добрый и заботливый кубанец, и сержант, которому поручили их сопровождать. У того сержанта было приятное лицо и распевный голос… Лицо у Дмитриенко было сильно разбито, страшно вспомнить… А тот сержант еще загребал руками землю… Все остальное пока можно было выкинуть из памяти, этого — нельзя.
Маркин завязал вещевой мешок, закинул на плечо винтовку и пошел через лес в неизвестность, навстречу новым испытаниям жизни или гибели.
Солнце зашло, стало темнеть, а он все шел и шел, а когда лес превратился в сплошную черную стену, лег, подложив локоть под голову, и сразу же заснул.
Когда он проснулся, уже рассвело. Пронизывающе-холодный ветер шумел в вершинах деревьев, пересыпал мелкий колючий снег.
Маркин попробовал подняться. Ноги онемели, не гнулись. Руки тоже замерзли. Все же он владел ими. И он стал бить руками по бедрам, стараясь хоть немного согреться. Это ему удалось не раньше как минут через десять. Он поднялся и пошел к видневшемуся между деревьями просвету.
Просвет оказался опушкой леса, а дальше расстилалось поле. Солнце ярко освещало равнину. Вдоль опушки шла наезженная дорога. За дорогой виднелись неубранные побуревшие овсы. Среди поля стояли две разваленные скирды, дальше, — окутанные туманной дымкой, редкие домики. Над ними вился дымок, — там была деревня.
И хотя Маркин нигде не увидел людей, он почувствовал, что вокруг их много. Неясное движение угадывалось в деревне, за поворотом дороги слышался шум моторов, раздавались человеческие голоса.
Маркин укрылся за частым невысоким ельником и стал ждать. На дороге показалась автоколонна. Тяжелые грузовики были загружены снарядами. На ящиках сидели солдаты. По тому, как они беспечно вели себя, Маркин сообразил, что немцы чувствуют себя здесь в безопасности.
Дорога снова опустела.
Маркин распахнул шинель и, прикрывшись ее полой, развернул карту. Деревня в лощине, по-видимому, называлась Крутышки.
Поблизости находится село Рыкалово, где-то за ним проходит линия фронта. Всего до переднего края по прямой около десяти километров.
Надо было уходить обратно, в лес, и пробиваться к фронту. Другого выхода не было. Но он медлил. В ельнике со стороны дороги его увидеть было бы очень трудно, и он решил, что можно побыть здесь еще некоторое время.
За поворотом дороги снова послышался нарастающий гул моторов. Это полз танк, выкрашенный в белую краску. Танк остановился напротив ельника, в котором укрылся Маркин. Из люка выпрыгнули два танкиста. Через минуту за ними вылез и третий. Один из них вынул из планшета карту, и они стали что-то обсуждать, то и дело поглядывая в сторону деревни.
Маркин сунул в рот указательный палец, чтобы получше отогреть его. Он сделал это на всякий случай. Стрелять в немцев было бы гибелью для него. Второй раз, замерзшему до костей, ослабевшему от голода, от погони не уйти.
Затаив дыхание он наблюдал за немцами, стараясь предугадать каждое их движение, чтобы быть ко всему готовым. Потом неожиданно, совсем против воли, снова вспомнил об отце. Плохо ему там одному в нетопленой комнате. Вспомнил о двух сержантах, молодом и пожилом, о которых в штабе скоро составят страшные бумаги. Вспомнил и о Кате и вдруг, весь налившись злобой, еще не осознав, что делает, положил мокрый палец на спуск своей самозарядной винтовки.
Он бы, наверное, не выстрелил, если бы один из гитлеровцев не сделал несколько шагов в его сторону. Что хотел сделать немец — неизвестно. Просто он шагнул в сторону ельника, высматривая что-то в лесу. Маркин прицелился и выстрелил ему в грудь. Немец упал. После этого Маркин стал стрелять в двух других фашистов. Они попадали на землю, и он поочередно стрелял то в одного, то в другого, пока не кончились патроны.
В него ни разу не выстрелили.
Потом он вскочил на ноги и побежал в лес, на ходу вставляя в винтовку новую патронную коробку. Дорогу ему преградило поваленное дерево, и он остановился около него в нерешительности. Стрельбу на опушке леса услышали. В деревне кто-то бил железом
