Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий

Было прохладно, и отец домовничал в стареньком полушубке и стоптанных сивых валенках.
Они сели рядом на кровати, и отец накинул на его плечи полу своего полушубка. Говорили обо всем сразу: о войне, о том, что неминуем скорый просвет в тучах, вспоминали покойную мать, она умерла за год до войны, семейных знакомых и родных.
Потом отец поставил на стол бутылку водки, принес хлеба, луку, квашеной капусты, нарезал густо посоленного желтого сала.
Они съели по нескольку луковиц, сала и хлеба. Пить не стали. Не хотелось водки ни отцу, ни сыну.
При прощании старик опять заплакал. Он сунул в карман сына бутылку, завернул сала и остановился посреди комнаты, жалобно глядя на него. Тот взял его руку, прижался к ней щекой.
— Не провожай, батя… мне тут к знакомым надо…
Они было вышли на крыльцо. Потом отец вспомнил, что перед прощанием положено минуту посидеть молча. Вернулись в комнату, присели — он на кровать, а отец на низенькой скамеечке, около печки.
— Дожить бы, — выговорил отец, и сыну стало ясно, что мечтает он дожить до того дня, когда окончится война и сын вернется.
Слова отца резанули Маркина по сердцу, ему стало жалко этого родного, старого и одинокого человека. Он в последний раз обнял его и, не удержавшись, всхлипнул. Затем низко поклонился отцу, сбежал с крыльца и пошел по улице, гулко стуча своими кованными железом сапогами по мерзлой земле.
На окраине поселка он постучался в дверь дома, где жила Катя. Ему открыли не сразу, спрашивали кто, о чем-то шептались в сенцах. Маркин почувствовал недоброе. Но об этом подумал словно бы вскользь, главные его мысли по-прежнему были дома, у отца, и поэтому он не взволновался, а только насторожился.
Дверь открыли. Он прошел мимо молчаливо посторонившейся Прасковьи Сергеевны, матери Кати.
Вошел в комнату и увидел на лавке, рядом с Катей, какого-то парня в расстегнутой железнодорожной тужурке. В глазах Кати были растерянность, страх, удивление. Парень в железнодорожной форме смотрел на него с интересом, а может быть, даже с сочувствием. «Хорошо, что все это открылось сразу, — подумал Маркин, — теперь она не сможет меня обманывать».
Маркин обошел всех, поздоровался за руку, не поднимая глаз, сел рядом с железнодорожником, полез в карман за табаком. Рука ощутила холодок. Он вспомнил, что отец при прощании сунул ему в карман поллитра, вынул бутылку и поставил на стол.
— Со встречей, значит, за счастливую жизнь… А я на фронт еду, и вышла мне возможность знакомых повидать, — нескладно заговорил он, стараясь не глядеть на Катю.
В прежние времена очень нравилась ему Катя. Статная, полногрудая, румяная, она не могла не нравиться. У нее были зеленоватые глаза, длинные темные ресницы, узенькие закругленные брови и маленький, с едва приметной курносинкой нос. На лице ее были еле заметные веснушки; они не портили, а, напротив, шли ей, делали лицо шаловливым и задорным. Сейчас она сидела потерянная, испуганная и старалась поймать его взгляд. Но Маркин заставил себя не отдать ей даже взгляда.
— Ты б нам, хозяйка, стаканов, что ли, поставила, — хрипло проговорил он, дернув плечом в направлении стоящей среди комнаты Пелагеи Сергеевны. Прежде он называл ее Пелагеей Сергеевной и на «вы», — теперь все это не имело значения.
А парень в железнодорожной форме смотрел на него без всякой враждебности, и сам Маркин подавил в себе поднимающуюся против него злобу. «Кто знает, может, он и знать-то не знал и слыхом не слыхивал про меня».
Пелагея Сергеевна поставила на стол четыре стакана, и Маркин разлил водку, стараясь наливать точно поровну. Никто не брал первым свой стакан, и Маркин грубовато предложил:
— Ну берите… чего там…
Он чокнулся с железнодорожником, потом с Пелагеей Сергеевной и, наконец, так и не подняв на нее взгляда, с Катей.
Пелагея Сергеевна стала было жеманиться, говорить, что ей много, но Маркин угрюмо буркнул:
— Ты не того… не пыли… Пей молча… Без суеты, говорю, пей.
Пелагея Сергеевна удивленно глянула на него, и все выпила.
Маркин поднялся, застегнул шинель, не торопясь пожал руку железнодорожнику и Кате, кивнул хозяйке и пошел к двери.
— Ну, прощайте, — на ходу проговорил он.
Все трое молча смотрели ему вслед. Потом Катя вскрикнула, побежала за ним. Она догнала его в сенцах, ухватилась за руку и часто, взволнованно заговорила что-то. Маркин угрюмо отстранил ее и сурово сказал:
— Ни к чему все это…
Он шел по затвердевшей земле, прислушиваясь к стуку своих сапог, а Катя стояла на крыльце. Он ощущал ее взгляд на своей спине.
Дважды позвала:
— Саша!.. Саша!..
Он не обернулся.
Наверное, если бы Маркин поторопился, он бы еще успел в свой эшелон. Но он шел очень медленно, все еще прислушиваясь, как стучат сапоги, и стараясь успокоиться.
Гудок паровоза вывел его из задумчивости. Когда он взбежал на перрон, состав уже отошел далеко, виднелся лишь красный фонарь на последнем вагоне.
И вот новое испытание. Отстал от эшелона!
Военный комендант, пожилой капитан, жестоко разругал его, потом поговорил с кем-то по телефону, велел ехать на площадке подготовленного к отправке нового состава.
Свой эшелон он догнал через тридцать или сорок минут на полустанке, где уже началась разгрузка. Командир отделения, сержант Дмитриенко, увидев Маркина, не смог скрыть радости. Он наскоро расспросил его о причинах опоздания, и Маркин честно все рассказал. Тогда отделенный повел его к командиру взвода, и Маркин слышал, как он объяснял младшему лейтенанту:
— В расстроенных чувствах вернулся, да и догнать сумел в самое, можно сказать, короткое время.
— Мне недисциплинированные солдаты не нужны. На вас будет наложено взыскание, — пообещал Федоров, но в тоне, которым он говорил все это, отчетливо чувствовалось, что командир взвода, как и командир отделения, доволен тем, что солдат так быстро отыскался.
А через два дня, когда часть подошла к линии фронта и стала готовиться к занятию участка обороны, Маркина вместе с сержантом Дмитриенко послали в разведку. Перед ними была поставлена задача — уточнить передний край противника. Их сопровождал сержант из части, которая отходила на отдых.
Они выполнили задачу, а когда возвращались, на опушке леса наткнулись на вражескую засаду. Из густого кустарника выскочило шесть дюжих гитлеровцев. Маркин, Дмитриенко и сопровождавший их сержант укрылись было за соснами и стали отстреливаться, но с тыла, из