Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий
Усталый и обескураженный, разведчик хотел было выругать Костю, но в этот момент из землянки вышел начальник штаба. Все вскочили. Костя, отдав честь, видимо, хотел уйти. И тут же начальник штаба остановил его.
Пожилой, темнолицый, с большими черными усами, майор придирчиво оглядел Костю с ног до головы, словно видел его впервые. Потом остановил взгляд на его лице. Они молча смотрели друг на друга минуту или две. Костя выдержал это испытание, не опустил глаза, ничем не выдал волнения.
— Младший лейтенант, пойдемте ко мне в землянку, — проговорил, наконец, майор и, не замечая тянувшегося перед ним разведчика, грузно спустился по земляным ступенькам.
И через сутки Костя вместе с тремя солдатами привел на то же самое место фельдфебеля.
Костю наградили Красной Звездой. Его теперь признали одним из самых храбрых в части офицеров, много говорили о поиске. Но сам он вскоре забыл об этом и занялся хорошо знакомым фронтовому люду окопным изобретательством: ставил вместе с саперами мины, которые за веревку можно было перемещать с места на место, из консервных банок и проволоки делал заграждения, предупреждающие о появлении противника в нейтральной зоне, сооружал вместе с артиллеристами хитро замаскированные наблюдательные пункты, возводил целые ирригационные системы для осушения блиндажей и окопов.
Солдаты полюбили своего младшего лейтенанта, приказания его выполняли не только точно, но с особенной, подчеркнутой охотой.
Весной, в мае, гитлеровцы повели наступление. Костин взвод занимал оборону на окраине разрушенной деревни. После трехдневных, почти беспрерывных боев много наших солдат и офицеров вышло из строя.
Меня послали на передний край. Я должен был выяснить обстановку, обойти подразделения и передать командирам важное приказание.
Противник вел сильный артиллерийский, минометный и пулеметный огонь. В поле, которое мне предстояло перебежать, и среди развалин, оставшихся от деревни, то и дело поднимались столбы дыма.
Я побежал по чахлому, еще не зазеленевшему кустарнику, пересек заброшенный грейдер. Большое, ярко освещенное поле расстилалось передо мной. Я бежал по бурой стерне, падал на землю, метался из стороны в сторону среди разрывов. Осколки и пули жужжали в ушах. Пулеметы то и дело чертили передо мной пыльные строчки. Я знал, что в поле было много подразделений, но на поверхности земли никого не было видно. И мне показалось, словно остался на всем этом большом поле я один и именно в меня направлены все эти килограммы раскаленного металла. Забежал в плохонькое, наспех сооруженное укрытьице. Там сидели два связиста. Они подвинулись, освобождая мне место.
— Вот дают, собаки! — сказал один из связистов, сочувственно поглядывая на меня. — И как вы только добежали!..
Другой связист при нарастающем вое мин и снарядов втягивал голову в плечи и, сидя на корточках, слегка раскачивался из стороны в сторону. Казалось, он сильно трусит. Однако, как только порвалась связь, он, ни слова не говоря своему товарищу, легко выскочил из укрытия и побежал вдоль провода, пропуская его между пальцев. Он делал все это так спокойно и деловито, будто кто-то другой минуту назад втягивал голову в плечи и раскачивался из стороны в сторону, словно от резкой зубной боли.
Оставшийся в укрытии солдат посоветовал мне еще немного переждать. У меня не было времени: приказание было срочным, как и все бывает срочным во время боя. Я побежал по полю, прыгая через какие-то ямы и обломки, заранее примечая место, где можно было бы упасть и отдышаться. Моя шинель была вся в грязи, полы ее намокли и хлопали по ногам. Я снова бежал и падал, бежал и падал, ни о чем не думая, забыв обо всем, кроме того, что надо лавировать среди разрывов, пригибаться и во что бы то ни стало выполнить приказание.
Впереди показался ход сообщения. Я прыгнул в него и через пять минут был в Костином взводе. Костя и сухощавый младший сержант, стоя на коленях, возились с вышедшим из строя станковым пулеметом. Дементьев мельком глянул на меня и произнес равнодушно:
— А, Костромин! Тут у нас жарковато…
Я вынул из полевой сумки таблицу сигналов для вызова артогня и протянул ее Косте. Он взял бумагу, задержал взгляд на моих пальцах, потом поднял голову.
Это была тяжелая для меня минута.
— Человек — это звучит гордо, — произнес Костя Дементьев горьковские слова.
Он проговорил их, эти слова, с беспощадной холодной иронией, расстегнул шинель, вынул из кармана гимнастерки небольшое, круглое, в яркой зеленой оправе зеркальце и поднес к моему лицу. Если бы я увидел усталое, измученное лицо! Нет, на меня смотрело искаженное страхом лицо — чужое, отвратительное, красное и потное; на лбу и висках вздулись синие жилки, налитые кровью глаза блуждали, губы дрожали, нижняя челюсть против воли то и дело стучала о верхнюю.
Сухощавый младший сержант, обернувшись, переведя взгляд с Дементьева на меня, ухмыльнулся и, вставляя ленту в приемник, замурлыкал, а потом запел какую-то частушку. Грохот и треск пулеметных очередей помешали мне полностью разобрать ее слова. А вот первые две строки я помню до сих пор:
Ты красивая, Анюта,
Я красивый тоже сам…
Дементьев что-то строго сказал младшему сержанту. А я… я медленно пошел по ходу сообщения. Надо было бы пригибаться — гитлеровцы поливали нашу оборону пулеметным огнем, но я шел во весь рост.
Молодой, почти еще не обстрелянный офицер, я и до того дня честно выполнял свой воинский долг. Меня нельзя было упрекнуть в трусости, в желании спрятаться за спину товарищей, уклониться от опасности. Только ведь офицер обязан во всем подавать пример своим подчиненным и не имеет права показывать свою слабость, малодушие. Я стал ненавидеть страх, как подлое, низкое, животное чувство. Будто порвалась какая-то невидимая глазом ниточка, которая преграждала мне дорогу вперед, к мужественному пониманию жизни, к тому, чтобы стать сильным человеком и художником, до конца преданным настоящему, правдивому искусству.
Костя помог мне, сам того не подозревая. И через пять или шесть дней я отблагодарил его. Гитлеровцы перешли в наступление. Все их атаки были отбиты. Лишь на одном участке они на тридцать или сорок метров потеснили наши подразделения и блокировали блиндаж, в котором находился Костя.
У Дементьева была радиосвязь со штабом. Он мог попросить разрешения отойти в тыл. Однако он не бросил блиндаж и продолжал обороняться.
Блиндаж этот был отбит у гитлеровцев и достался ценой немалых потерь. И Костя не мог бросить
