Нашествие - В. Бирюк

В.Бирюк

Зверь лютый Книга 40 Нашествие

Fr 1

Зверь лютый

Книга 40 «Нашествие»

Часть 157 «Да, скифы мы, да, азиаты...»

Глава 807

Полководец? Кто?! Я?! Я - дурак. Меня там вообще быть не должно было! Девочка, выкинь глупости из головы! Командовать полками - не моё дело. Есть люди, которые умеют это лучше, профессиональнее. Герой? - Героизм - от глупости. От непредусмотрительности, от допущенных ошибок. Ошибок много - вот и пришлось геройничать и выкручиваться.

- Здрав будь, хан Боняк.

- Саган да селем (и тебе здравствовать), князь Иван.

Младший первым приветствует старшего. Я годами двух жизней, пожалуй, сверстник ему. Но по морде лица не видно. Доказывать своё старшинство… не сейчас, потерпим.

Немолод хан Боняк, уже и седины густо в усах, в кустистых бровях. Грузен, неудобно ему на пятках сидеть. Морщинист. Повысушили степные солнце да ветер лицо ханское. Там, из глубины морщин, из-под набрякших век и без того узких глаз цепко смотрят два зрачка. Уже не чёрные, потерявшие с приходом старости насыщенный цвет. Но сохранившие способность и желание видеть. Проникать в сущности. «Ума не потерял».

Внимательно, но не явно, исподтишка разглядываю его лицо и руки. Кожа сухая, морщинистая, но лицо чистое, без язв и струпьев. Его великого деда, Боняка Серого Волка, летописец называет «шелудивым Боняком». Какое-то кожное заболевание? - Не наследственное: у «моего» Боняка парши не видно.

Ваня! Археолог кожно-венерический! Палеодерматолог! Уймись! Ты ещё ему уши на предмет золотухи оттопырь! Так пялиться на собеседника - неприлично.

Со стороны смотреть - просто грузный старый кыпчак. Одежда пропылённая, но не засаленная. Ни дорогого халата, ни золотом шитого пояса. Даже сабля без изукрашенных ножен, рукоять простым потёртым ремешком замотана. Вместо дорого бухарского или хорасанского ковра - просто кошма. Серая, с заплаткой. Уголёк прожёг?

Что это? Пренебрежение к гостю? Предосторожности секретной встречи? Или глубокая уверенность в себе? Я - такой, какой я есть, и мне плевать что обо мне думают.

Алу, который организовал эту встречу в степи, заранее извинялся:

- Ата не любит роскошь.

Среди толп людей, готовых удавиться за блестяшку, «встречающих по одёжке», человек, пренебрегающий внешними атрибутами, вызывает внимание.

- Кумыс?

Лёгкий кивок в сторону Алу, который уже достал чашку.

- Спасибо. У меня квас. Не хочешь?

Не хочет.

«Каждый пьёт своё». Уровень взаимного доверия… близок к нулю.

Хан сдвигает поудобнее саблю. А я пояс с палашами оставил свите. Это ошибка? Мужчина без оружия - не мужчина. Слуга, раб. Не воин. Не человек. Правда, на спине, как приросшие, уже и не замечаемые, мои «огрызки». Но они маленькие, выглядят неопасно. Не статусно. В кафтане - панцирь. Но его не видно. Как не было видно кольчуги под халатом хана, пока он не пошевелился.

Если он посчитает меня бестолковым безоружным беззащитным... лохом, то плохо. Кому интересны предложения дурака-раззявы? Если же, не видя привычного оружия и доспехов, сочтёт сверхмогучим хитро-злобным колдуном, то снова плохо. Непонятное вызывает тревогу, недоверие.

Алу наливает чашку из бурдюка, подаёт отцу двумя руками. Мой вестовой пытается повторить движение с кубком и кувшином с квасом. Если бы я не подхватил стакан - залил бы полкошмы.

Парнишка смущён, аж уши покраснели. Хан ухмыляется в реденькие седые усы. Почти не видно, но понятно: доволен. Что мои выучены хуже, чем его.

А Алу встревожен. Ему сегодня тяжело: всякое неуважение сторон, чьё-либо превосходство в «равнянии статусов» - для него обида. Он любит своего отца, учителя, защитника, друга, в конце концов. И очень привязан ко мне. К многолетнему воспитателю, кормильцу, учителю, другу, я надеюсь. Очень хочет, чтобы мы подружились: мы же оба дороги ему! Вражда меж нами будет рвать его душу.

Сидим. Молчим. Прихлёбываем. Каждый своё. Квасок… так себе - тёплый. Посматриваем друг на друга поверх края посудинки. В таких беседах кто начинает - проигрывает. Показывает свою нужду, свою зависимость от собеседника.

Хорошо. Весна, Конец апреля 1172 года. Степь. Простор. Солнышко не жаркое светит, ветерок поддувает. Пьянящий, весёлый, радостный, наполненный запахами разогретых солнцем молодых трав, воздух. Так бы сидел и наслаждался. И мозги не мучил.

- Алу говорил мне, что я неплохо понимаю язык «жёлтого народа». А тебе знакомо наше наречие. Давай отпустим молодёжь. К чему им скучать, слушая наши беседы?

Боняк молчит, смотрит в свою чашку с кумысом. Потом кивает. Алу и мой вестовой вскакивают на ноги, кланяются и весело сбегают по крутому склону холма вниз к речке, где на бережку у костров сидят наши свиты. Небольшие, по десятку.

Дальше мы говорили на кыпчакском. Боняк то ли подзабыл русский, то ли посчитал, что переходить ему, хану из царского рода Элдари, на наречие землеедов - недостойно.

Молчание затягивалось, и я не выдержал:

- Мне говорили, что ты идёшь под руку к Кончаку.

- Х-ха… Я иду в поход. На Русь. За славой, за добычей. В поход идут многие ханы. Один из них Конча-хан.

Мне докладывали, что предводитель похода - Кончак.

Племенные ополчения, главнокомандующего, чей приказ обязателен к исполнению - нет, решения принимаются советом с учётом мнения всех. Консенсусом. Всеобщим согласием. Если кто-то не согласен, то его уговаривают, подкупают, запугивают. Но снять с должности, заменить другим - невозможно. Можно в ссоре зарубить. Такое изредка случается. Тогда отряд в лучшем случае - просто дезертирует. В худшем… как монголы поступили с мордвой под Сандомиром: разоружить и вырезать.

Боняк подчёркивает коллегиальность, традиционное равенство всех ханов. Кончак - «один из многих». А в реале - он самый важный, самый авторитетный. Он решает.

А не обманывает ли Боняк сам себя? Понимая уже свою подчинённость, но старательно напирая на формальное равенство? Врёт? Не только мне, но и себе?

Боняк осторожно поставил чашку на кошму, вытер пальцем усы, глянул на меня прямо. Насмешливо. Посмеиваясь над молодым, глупым и наглым лысым землеедом, собравшемся чего-то выпросить у старого хана. Вымолить что-то для своих нищих подданных.

«Что-то»? - Разрешение жить. Дозволение и дальше ковырять свою тощую сырую землю. Коптить Великое Небо дымом очагов своих вонючих избушек. Растить своих девок и отроков для удовольствий степных воинов, для невольничьих рынков. Надежду на надежду. Что не убьют, не угонят, не сожгут. Не в этот раз.

Кыпчаки уже наточили сабли, уже оседлали коней. Теперь «серых