Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий
Обо всем думал Василий, сидя с товарищами, собравшимися проводить его в вокзальном ресторане. Думал и потом, в поезде, устраиваясь на верхней полке купированного вагона. А когда застучали колеса, к Василию пришло какое-то праздничное настроение. И оно не покидало его долго, пока он, лежа на своем месте, смотрел на острокрышие уютные селения, играл в шахматы с соседом по купе, бородатым инженером, сидел в вагоне-ресторане.
В Белоруссии на полустанке, где поезд остановился на несколько минут, около приземистого служебного здания он увидел босоногую румяную девушку. В плотно облегающем тело выцветшем платье она сидела на скамейке, водила прутиком по крупно-зернистому белому песку и делала вид, что ее ничуть не интересует поезд и пассажиры. Василий вышел на площадку, откинулся на поручнях и по-солдатски подробно и откровенно оглядел красавицу.
— Какая, следующая станция? — спросил он.
Девушка, мельком взглянув на него, назвала следующую станцию.
— А зовут вас как? — осведомился Василий.
— А вам на что? — деланно зевнув, отозвалась девушка.
Пока не тронулся поезд, Василий все в том же игривом духе продолжал разговор. Потом вошел в вагон, сел на свое место, закурил.
Ничего не произошло. Решительно ничего не произошло. А ему вдруг стало стыдно. Что подумала о нем девушка? Что подумали пассажиры на соседней площадке? Ничего плохого они, разумеется, подумать не могли. Но чувство неловкости не проходило, и Василий мысленно подтвердил то, о чем раздумывал последнее время. Да, да, молодость проходит. И ее не остановишь. Да и не хочется ее останавливать. Наверное, она больше не нужна.
Поезд с маху врезался в рощу, в окно пахнуло созревающими яблоками и еще чем-то, пряным и приятным. Солнце садилось, окрашивая небо багрянцем. Стучали колеса. Включили радио, и знакомый голос запел о знойном море и красивой женщине, любить которую радостно и трудно.
И праздничное настроение вдруг куда-то ушло. Василию стало грустно. Грустно, потому что постарела мать и состарился дом — он смотрит теперь подслеповатыми окнами на тихую улочку, заброшенный и покинутый. Грустно, потому что в огне и дыму незамеченная миновала молодость; у других поколений, в другие времена она была, наверное, совсем не такой. Грустно, потому что та девушка на белорусском полустанке не приняла его шуток.
Впрочем, настроения долго никогда не владели Василием, он умел подчинить их себе. И Василий отогнал грустные мысли и стал думать об оставленных теперь уже очень далеких делах и людях. Как-то там водитель бронетранспортера Никаноров? На учениях он залез со своей машиной в глубокий кювет, пришлось вызывать тягач. Сумеет ли Никаноров понять, что его ругали для его же пользы? Как старшина Шалыт? Получил ли он еще письмо от жены? Неужели она уйдет от него к какому-то там работнику райземотдела? Неужели она не понимает, что это очень подло, не уметь ждать. И как с майором Шарышным? У него открылась старая рана… Вдруг ему придется уйти с военной службы? Военный до мозга костей человек, что он будет делать, если уйдет из армии? Ведь у него нет решительно никакой гражданской специальности…
О полковых делах Василий думал очень долго — до тех пор, пока не заснул.
На следующий день хриплый голос в репродукторе торжественно сообщил, что поезд подходит к столице нашей Родины — Москве.
В Москве Василий провел немногим больше суток. Сестра сводила его туда, где полагалось бывать приезжим, и Василий подчинился ей. Ему бы хотелось посидеть в скверике около Большого театра и сходить в ГУМ. Но этого, по мнению сестры, не полагалось делать. Он побывал в одном из музеев, на Сельскохозяйственной выставке, на площадке около университета, а на следующий день сестра и он выехали в родной городок.
Поезд прибыл в предвечерние часы. Василий шел по знакомым улицам и удивлялся тому, что они остались именно такими, какими он предполагал их увидеть. Раньше, правда, Вокзальная улица была покрыта мелким булыжником, теперь его сменил асфальт. Там, где еще два года назад был пустырь и где когда-то Василий вместе со сверстниками играл в футбол, стояли большие, очень хорошие четырехэтажные дома.
Татьяна рассказывала что-то о подруге, о новых методах лечения рака и о том, что она готовит диссертацию на звание кандидата наук. Василий слушал ее не очень прилежно. Голос сестры не доходил до его сознания. «Вот и дома, вот и дома», — назойливо билась в голове мысль. И показалось Василию, что сейчас откуда-то из-за угла вывернется ясноокий мальчишка Вася — такой, каким был он лет двенадцать назад, — протянет руку и с ребячьей смешной важностью скажет: «Здорово, Василий Васильевич!.. Ну как молодость прожили? Каким вы теперь стали?»
И нельзя ничего не ответить этому мальчишке, потому что тот Вася и он — один человек, а от себя ничего не скроешь.
Василий вздрогнул и остановился, увидев родной дом. Да, ожидания его не обманули. Дом стал меньше, чем был, вошел в землю, сгорбился, постарел. Крыльцо раньше украшала затейливая деревянная резьба. Ее сделал дед — плотник по профессии, человек веселый и жизнерадостный. Мальчишкой Василий плел здесь из конского волоса леску, привязав конец ее к изгибу резьбы. Теперь резьба была наполовину сорвана, в куче мусора лежал ее обломок. Василий поставил на крыльцо оба чемодана — свой и сестры, поднял деревяшку. Таня, взявшись за ручку двери, удивленно и с интересом смотрела на него.
— Оторвался, — извиняющимся голосом пояснил Василий.
В это самое мгновение дверь отворилась, и, постаревшая, сгорбившаяся, появилась на пороге мать. Она смотрела широко открытыми глазами на своих детей, и вместо радости в них почему-то отчетливо виднелся испуг.
Взволнованный видом матери, чувствуя, как щекочет в горле, ища и не находя нужных слов, Василий медленно поднимался по ступенькам и вдруг на полпути, ощутив в руке дерево, выговорил, по-детски как-то улыбаясь, непривычно высоким, задрожавшим голосом:
— Вот… оторвался…
— Да, да, это ветры, — ответила мать и оперлась о косяк двери.
Таня испуганно обхватила ее за плечи и вместе с братом ввела в дом.
Потом, когда мать суетилась на кухне, Василий оглядывал комнаты, с детства знакомые вещи. После войны он два раза был в родном доме, однако оба раза по пути, мимоходом, и не успел как следует оглядеться. И теперь ему показалось, что он сам остался таким же, каким был много лет назад, каким сходил по знакомым ступенькам с вещевым мешком за плечами и повесткой из райвоенкомата. Он остался таким же, а все кругом изменилось. Василий оглядел этажерку с потрепанными книгами, часы в темном дубовом футляре и
