Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий
Потом Люся встала и сказала, что ей пора домой. Татьяна принялась уговаривать посидеть еще немного, а Василий молчал. Люся в упор глянула на него, нахмурилась и заспешила в сени. Василий вышел вслед за ней. Татьяна секунду постояла, потом взяла с дивана шаль и тоже пошла в сени. Анна Алексеевна слышала, как Татьяна уговаривала Люсю накинуть шаль. В самом деле к вечеру похолодало и поднялся сильный ветер. Девушка не взяла шаль. Татьяна, вернувшись в комнату, досадливо бросила ее на диван и в задумчивости заходила по комнате.
Василий вернулся очень скоро. Слишком скоро. Анна Алексеевна догадалась, что они поссорились.
А еще через несколько дней появилась Настя. Анна Алексеевна знала ее еще лучше, чем Люсю. Настя была дочерью врача. Ее отец, Семен Семенович, был лучшим в городке терапевтом, почтенным и уважаемым человеком. К сожалению, того же никак не скажешь о Насте. Чересчур бойкая, шумливая, похожая на мальчишку, да к тому же и не такая привлекательная, как Люся. Правда, у Насти стройная, сильная фигура, но волосы — рыжие, а голос вроде бы немного сиплый. Словом, по мнению Анны Алексеевны, она была несравнимо хуже Люси.
Василий покончил с другими работами и взялся за ремонт крыши. Надо было сменить шесть или семь листов железа, подремонтировать желоба, поставить новые водосточные трубы. Это была довольно сложная работа, но он решил выполнить ее собственноручно. Старый дом заполнился глухим стуком — Василий бил по железу деревянной колотушкой.
И в эти дни выяснилось, что у Насти уйма дел на улице, где жила Анна Алексеевна, — девушка то и дело проходила мимо дома. А потом Анна Алексеевна стала свидетельницей ее разговора с сыном.
— Василий Васильевич, возьмите помощником! — закричала своим сипловатым голосом Настя.
— Вот бесстыдница! — переглянувшись с Таней, вслух произнесла старушка. И всерьез рассердилась на девчонку, увидев в окно, как та сняла и поставила на ступеньку крыльца туфли и по деревянной, приставленной к дому лестнице полезла на крышу.
«Озорником и остался», — подумала уже о сыне Анна Алексеевна. И хотя не подобало ему, офицеру, заслуженному человеку, подобным образом вести себя, тем не менее Анне Алексеевне стало радостно оттого, что сын молод и весел.
На крыше слышался негромкий говор, потом раздался оглушительный грохот. Частые в предвечерний час прохожие с интересом поглядывали на домик Анны Алексеевны. Какой-то босоногий мальчишка в отцовской, спадающей на глаза фуражке стоял посреди улицы и, ковыряя в носу пальцем, не отрываясь, глядел поверх крыши.
К Анне Алексеевне подошла Таня и прерывающимся от злости голосом сказала:
— Мама, прекрати это безобразие!.. Слышишь, сейчас же прекрати, или я уеду!
Анну Алексеевну удивил тон, которым произнесла эти слова дочь, но она высунулась в окно и крикнула строгим голосом, каким кричала в пору мальчишества сына:
— Василий, домой… немедленно домой, ужин готов!
— Сейчас, мама, — ответил Василий и вслед за Настей спустился на землю. Но домой он не вернулся, а без ужина, в старой, выгоревшей гимнастерке, выпачканных брюках, без фуражки, проплутал где-то до глубокой ночи. С тех-то пор он и стал проводить вечера с Настей, и словоохотливые соседки доносили Анне Алексеевне, что по всему видать — кончится новое увлечение ее сына свадьбой.
Вскоре уехала Татьяна. То ли она разозлилась на брата за свою школьную подругу, то ли скучно ей показалось в родном городке, то ли, как она сама объяснила, ее звали назад в Москву неотложные дела.
А Настя стала часто появляться в доме Анны Алексеевны, и старушка вскоре примирилась с этими посещениями. Конечно, ей досадно было за Люсю, однако оказалось, что и Настя чем-то располагает к себе. Она была постоянно весела, подкупающе искренна. А еще была в ней сердечность и простота — эти качества в людях Анна Алексеевна очень ценила.
Странно-спокойная перебирала Анна Алексеевна вещи Василия. Провожая сына, она была уверена, что скоро снова его увидит и что настанет день, когда она поможет сыну решить важный, трудный вопрос. Она знала, что сын непременно попросит у нее совета. И она выбросила из головы мысли об одинокой птице. Нет, у людей все иначе. И у всех возрастов есть свое хорошее. Удел молодости — учиться и ошибаться, удел старости — помогать жить молодости, наставлять ее и учить — не грубо, не властно, разумеется, а тонко, деликатно учить. И хотя Анна Алексеевна ничего не советовала сыну и ни о чем сокровенном с ним не говорила, ей казалось, что в следующий приезд сына все будет иначе.
На вокзале, провожая Василия, Анна Алексеевна не плакала. Она молча дважды поцеловала сына, потом сама подтолкнула его к вагону.
Когда поезд отошел, Анна Алексеевна ласково потрепала по плечу прильнувшую к ней заплаканную Настю и сказала:
— Не плачь, Настя… Нельзя тебе плакать… У тебя жизнь еще только начинается, а ты уже плачешь…
2. СЫН
О доме, где он родился и вырос, Василий вспоминал редко. Все это ушло невозвратно — детские забавы, красные закаты над рекой, любимые голуби, которые, улетая в синюю высь, заставляли биться сердце, столетние сосны за рекой, где перестукивались дятлы, а в холодные дни полыхало смолистым теплом, сверстники и неотчетливые мысли о девушке, и первые поцелуи, и многое такое, о чем как-то не полагалось вспоминать взрослому человеку. Детство и юность ушли вместе с повесткой из райвоенкомата и первым пушечным выстрелом, который ему довелось услышать.
Но вот какой-то внутренний голос властно приказал Василию: «Пора». Пора снова встретиться с детством. Взрослому посмотреть на то, что было мило мальчишке. Услышать скрип половиц, по которым бегал он, босой и вихрастый. И пора повидаться с матерью, потому что, может быть, через год или два этого уже нельзя будет сделать. И надо услышать или по крайней мере догадаться со слов матери о чем-то важном. Василию казалось, что для него, как и для каждого человека его возраста, должен существовать какой-то завет от отца, деда, прадеда. Пришло время понять его и осмыслить. Может быть, это будет и не завет, но это что-то очень нужное и это разъяснит ему многое. Да, да, мало пройти полсвета, повидать чужие страны. Что-то для него должно остаться и от деда и от прадеда, хоть они сами, наверное, и сотой доли
