Ученик доктора Менгеле - Роберта Каган
Она была удивлена тем, как часто Руфь командовала своим мужем Исааком. Шошана никогда раньше не видела, чтобы женщина командовала мужчиной. Все женщины, которых она знала, подчинялись своим мужьям. Руфь была сильная и дерзкая и никогда никому не подчинялась. Если она была занята, то запросто поручала мужу выстирать их одежду, а когда шла на рынок, то требовала, чтобы он оставался дома и присматривал за сыном, – тогда ей не придется тащить его с собой. Конечно, в обязанности Исаака входило и сидеть с Юсуфом, когда Руфь была на работе. Однако стоило ей выйти за дверь, как он бежал к соседке напротив, бросив ребенка на Айзенбергов. Зато, когда Руфь была рядом, Исаак Клофски покорно исполнял все ее поручения.
Они страстно целовались без всякого смущения на глазах у Шошаны и ее семьи, даже детей. По ночам она слышала громкие звуки, несущиеся от их постели, и понимала, что у них половое сношение. От этого Шошана вся заливалась краской. Они даже не пытались вести себя потише. Конечно, она знала, что у молодых супругов должны быть сношения, чтобы рождались дети, но они определенно могли бы не шуметь так сильно, раз в квартире они не одни. Шошана думала о близняшках и о том, каким странным им это кажется. Они выросли в очень почтенном доме, где секс никогда не обсуждался и уж тем более не демонстрировался напоказ.
Ее отец никогда не заговаривал об этом, но судя по взглядам, которые он бросал на молодую чету, Шошана понимала, что они внушают ему отвращение. Она видела также, что он злится, потому что не может перевезти свою семью из этой квартиры, подальше от этих ужасных светских евреев. Его выводило из себя то, как Руфь разговаривает с мужем. Иногда он возмущался настолько, что сплевывал на пол, услышав, как Руфь ругается с Исааком на равных. Но, что бы Хершель Айзенберг ни говорил – а говорил он всегда громко, чтобы слышали все, – Руфь не уступала.
В глазах отца Шошана постоянно видела неодобрение. И знала, чем оно вызвано: религиозные женщины так себя не ведут. Но Шошану интриговало поведение Руфи, и она ничего не могла с этим поделать. Никогда раньше она не встречала таких женщин. Все женщины, которых она знала в жизни, были одинаковые. Послушные. Они носили скромную одежду. И подчинялись своим мужьям. Руфь ничего этого не делала. А больше всего в Руфи Шошану привлекали песни, которые она напевала, когда занималась домашними делами. Не религиозные гимны, а романтические песни про любовников, разлученных судьбой. В ее голосе – чарующем сопрано – была томная чувственность, и Шошана замечала, что порой забывает обо всем, слушая его. Иногда она закрывала глаза и представляла любовников из песни. Как бы ей хотелось быть одной из них!
Руфь вечно бросала кухню в полнейшем беспорядке. Мать Шошаны, не жалуясь, прибирала там. Но ее отец отпускал комментарии насчет чистоплотности Руфи. У Наоми уходила масса сил, чтобы соблюдать кошер, потому что Руфь открыто заявляла – она его придерживаться не собирается.
– Слишком много труда, – просто объясняла она. – Я никогда ему не следовала. И теперь не собираюсь. Не буду я менять тарелки только ради вашего удобства. Мы все вынужденно оказались в этой ситуации. В этом грязном, жалком месте. Я понимаю, что нам надо как-то уживаться. Но я начинаю уставать от твоих замечаний, старик.
Она смотрела Хершелю Айзенбергу прямо в глаза. Шошана затаила дыхание. Никто никогда не разговаривал так с ее отцом. Уж тем более женщина. А Руфь продолжала:
– Если честно, когда ты ко мне пристаешь со своим недовольством, это выводит меня из себя. Я не твоя жена. И ни за что на свете не хотела бы ею быть. Бедняжка дохнуть боится рядом с тобой. Ты чертов тиран. Не знаю, что ты о себе возомнил, но для меня ты просто старый дурак с длинной бородой и дурацкими бакенбардами.
Хершель замер, ошеломленный. Еще ни разу в жизни женщина не разговаривала с ним так грубо и непочтительно. Он отвернулся от Руфи и потряс головой. Но Шошана всегда боялась своего отца. Она пыталась любить его, но он отвергал любовь и требовал подчинения. Поэтому сейчас она в глубине души восхищалась Руфью, посмевшей пойти ему наперекор. Ей бы очень хотелось иметь столько храбрости, как у этой женщины.
Каждый день Хершель вставал и одевался, а потом шел через несколько улиц в квартиру, где еврейские мужчины из их штетла организовали подобие синагоги. Весь день они читали Тору и молились. По вечерам он возвращался в квартиру, где через силу пытался съесть то, что считал хотя бы отдаленно кошерным, – готовить приходилось из скудных пайков, которые евреям выдавали на каждого человека. Хершель никому не говорил, но ему казалось, что их семья попала в такую кошмарную ситуацию в наказание за те годы, что он не верил в Господа и втайне ставил под вопрос его существование. Тогда он был безрассуден и нарушал божьи заповеди. Считал, что слишком умен и просвещен, чтобы верить в Бога. В спорах с другими образованными людьми называл Бога выдумкой, нужной, чтобы держать простолюдинов в узде. Потом почти год ел некошерную пищу и спал с шиксой [5], которая в конце концов его предала. Теперь ему хотелось доказать Господу, что он раскаялся, что он ошибался и что усвоил урок.
Как-то вечером Хершель пришел домой из синагоги и обратился к семье:
– Итак, слушайте… сегодня, когда я был в синагоге, один мужчина там рассказал про такое место… общественную кухню. Это недалеко от нас. Сразу за улицей Налевски. Он сказал, что еда там только кошерная. И в качестве оплаты принимают наши карточки. Нам не придется даже ничего доплачивать. Поэтому, чтобы не есть здесь, вместе с этими гоями, которые живут в грязи и пороке, я решил, что мы будем питаться на этой кухне.
Наоми кивнула. Шошана опустила глаза. Последнее слово всегда было за отцом, а он решил называть Клофски гоями – самое сильное оскорбление, которым Хершель Айзенберг мог наградить еврея. Шошана
