Ученик доктора Менгеле - Роберта Каган
Все собрались вокруг стола; Наоми, мать Шошаны, зажгла свечи и гости вместе с хозяевами, прикрыв руками глаза, прочитали молитвы. Шошана потихоньку взглянула на Альберта. Он смотрел на нее и улыбался. Она почувствовала, как кровь приливает к щекам, и отвела взгляд, не в силах подавить ответную улыбку.
Вот так все началось. Они с Альбертом были помолвлены.
Возможности поговорить наедине им так и не представилось, но семьи ужинали вместе уже несколько раз, и во время этих ужинов они с Альбертом переглядывались. Шошана знала, что Самуэль, зеленщик, прав – если она зайдет в мясную лавку, чтобы поздравить пана Хендлера с шаббатом, он, скорее всего, предложит ей курицу на семейный обед. Но она не могла этого сделать. Уже во второй раз Самуэль оказывался прав – Шошана очень стеснялась.
Они с Нетой молча шагали бок о бок по дороге. Дойдя до маленького деревяного домика Неты, выглядевшего ровно так же, как все остальные маленькие деревянные домики в штетле, Шошана повернулась к подруге и сказала:
– Может, пойдем к нам выпить чаю?
– Не могу. Хотела бы, но нет. Я и так отсутствовала слишком долго. Надо поторопиться и помочь маме с готовкой. Закат совсем скоро.
– А завтра же ты придешь на обед? Я буду очень рада, если придешь.
– Приду, – ответила Нета.
– Хорошо. Тогда до завтра, – сказала Шошана, разворачиваясь и направляясь к своему дому.
Близняшки были на кухне: месили тесто для халы. Мои сестры такие красивые девочки. Всем, кто не знал их близко, они казались совершенно одинаковыми. Но для Шошаны девочки были совсем разными – как зеленый и голубой цвета. Она обожала их и видела, что родители ими гордятся. Хотя ее отец хотел бы иметь сына, близняшки родились у Айзенбергов спустя семь лет неудачных попыток завести второго ребенка. В эти тяжелые семь лет у Наоми случилось несколько выкидышей, и она родила мертвого младенца. Когда Наоми с мужем Хершелем уже смирились с тем, что у них будет только один ребенок, Шошана, произошло чудо. Наоми забеременела и девять месяцев спустя родила двоих здоровых девочек-близняшек. Папа был так счастлив! Он сделал крупное пожертвование синагоге, и с этого дня всегда называл девочек чудеснорожденными. Их от всего оберегали. Им нельзя было выходить из дома без красной ленточки на нижней рубашке. Это было старое суеверие: если надеть красную ленточку, никто не нашлет на тебя кинехору – сглаз.
Глава 22. Август 1939 года
Изначально семьи договорились, что их дети поженятся через год. Но по мере приближения свадьбы Шошана постаралась убедить родителей, что им понадобится больше времени на подготовку. Она боялась выходить замуж и не хотела спешить. Мать согласилась поговорить с отцом и, к большой радости и удивлению Шошаны, Хершель согласился. Но не потому, что считал, будто Шошана не готова к свадьбе. Он согласился, потому что любил выставлять напоказ свои успехи. Хершель хотел, чтобы все знали, как много у него денег. Поэтому, когда Наоми сказала, что хочет только лучшего для свадьбы Шошаны, а на это потребуется время, он дал свое согласие.
Теперь свадьба была запланирована на лето 1940-го, в следующем году. Согласовав договоренности, семьи стали планировать вместе встретить приближающиеся большие праздники. Они собирались совместно отпраздновать Рош-Ха-Шана, еврейский новый год, дома у Шошаны, а на следующей неделе закончить пост в главный еврейский праздник, Йом Кипур, в доме у Альберта. Это было радостное время для родителей Шошаны. И хотя Шошана не могла признаться в этом Наоми и Хершелю, она колебалась насчет свадьбы. Дело было не в том, что ей не нравился Альберт. Ей просто не хотелось пока замуж. Она не чувствовала себя готовой, хотя понимала: скажи она про это родителям, те ответят, что она никогда не будет готова. Они скажут, что как только она произнесет «да», то сразу поймет, что для этого и родилась на свет. Однако сама мысль о браке и о переменах, которые произойдут, когда она станет женой и матерью, пугали Шошану.
Но в начале сентября, за две недели до Рош-Ха-Шана, в жизни Шошаны случилось нечто еще более страшное, чем брак. Нацистская Германия нарушила обещание не атаковать Польшу, и внезапно Польша подверглась нападению. Бомбы посыпались на польскую землю, сотрясая ее, словно гигантские землетрясения. По всей стране разлетелись слухи о жестокости немецкой армии. В маленьком штетле, где выросла Шошана, над самой тканью жизни еврейской общины нависла угроза, и люди были в ужасе. Когда Шошана как-то утром пришла на рынок, то увидела там отца – он говорил с несколькими мужчинами, с которыми когда-то учился в школе. Она стояла к ним близко и слышала их разговор.
– По всей Германии преследуют евреев. В прошлом году был ужасный погром. С тех пор евреев заставляют регистрироваться и сдавать всю личную собственность, – говорил один из мужчин.
– Откуда ты знаешь? – спросили его.
– Там живет моя сестра с зятем. Они боятся за свою жизнь. А теперь немцы придут и сюда.
– Погром в такой цивилизованной стране, как Германия? – удивился один молодой богослов.
– Да, – ответил мужчина, – погром. Это было прошлой осенью, в тридцать восьмом. Бандиты шли по улицам Берлина и били все витрины в магазинах. Нападали и убивали всех, кто попадался под руку. Это был настоящий кошмар.
– Наша жизнь в этой деревне веками шла заведенным порядком. Не верится, что нацистам есть до нас дело. Мы слишком мелкие для них, чтобы нас замечать, – сказал отец Шошаны, – и потому мы держимся особняком и блюдем старые традиции.
– Но наверняка знать нельзя. Гоям нравится нас мучить, – заметил пан Фишман, один из ближайших отцовских друзей.
– Если вдруг и будет погром – боже сохрани, – мы его переживем. Найдем способ. Как всегда. Погромы нашему народу не в новинку, – ответил Хершель Айзенберг пану Фишману, похлопав его по плечу.
Идя домой, Шошана размышляла о будущем – своем собственном и своей семьи. Пока Польшу не начали бомбить, она не думала ни о чем, кроме грядущей свадьбы. Больше всего ее занимало то, что ее ждет, – например, очистительное омовение, которому придется подвергнуться в микве в день бракосочетания, после которого мама должна будет обрить ей голову. Она представляла, как ей будет стыдно стоять голой перед пожилыми женщинами в микве, и
