Ученик доктора Менгеле - Роберта Каган

Эрнст кивнул. Что мне ему отвечать? Он меня ненавидит. Инстинктивно, как хищник, он чует мою слабость и то, что я не могу переносить тех вещей, которые тут творятся. Он видит, что я слаб, и от этого ему еще сильнее хочется вцепиться мне в глотку.

– Д-да, доктор Менгеле. П-прошу прощения.

– Так что давайте-ка, убирайтесь. Вон из моего офиса. Не желаю больше слышать это мерзкое заикание. Оно меня раздражает.

Эрнст встал, дрожа всем телом. Он не осмеливался снова заговорить из-за заикания. Просто кивнул и пошел к двери, но вдруг споткнулся о край ковра ручной работы и едва не упал. Кое-как удержавшись на ногах, Эрнст вышел из кабинета.

В ту ночь он лежал в своей постели без сна и думал о двух маленьких девочках, которых Менгеле убил у него на глазах. Думал о пепельнице из человеческого таза и об отборах, проходивших с каждым прибытием транспорта. Думал о Курте и его бессмысленной гибели, обо всех карликах в госпитале. Вспоминал убийство маленьких цыганят, которые бегали за Менгеле и называли его дядей. Все, чему он стал свидетелем с тех пор, как начал работать у Менгеле, проносилось у него перед глазами, подобно кинопленке.

Он никогда не любил напиваться, но в последние несколько месяцев начал регулярно опрокидывать рюмку-другую шнапса, чтобы быстрей заснуть. Выбравшись из постели, он подошел к комоду и выдвинул ящик, чтобы достать бутылку. Потом вспомнил, что прикончил ее прошлым вечером. Мне надо выпить, – подумал Эрнст. – Может, стоит выбраться отсюда. Пойти куда-нибудь, где можно посидеть, выпить пива и послушать музыку. А по дороге назад куплю еще бутылку шнапса. Если все равно не смогу заснуть, выпью еще.

Он оделся и пошел в ближайший пивной сад. Там было людно – посетители пили и смеялись. Мне это необходимо, чтобы забыться, – думал он, усаживаясь за стол. Несмотря на прохладу осенней ночи, сидеть под открытым небом было приятно. Воздух вокруг был гораздо чище, чем на территории Аушвица.

Эрнст слышал об этом месте от коллег. Заведение часто посещали немецкие охранники, работавшие в Аушвице, поэтому пиво там подавали немецкое. И еду тоже. Даже развлечения предназначались, скорее, для немцев. Складывалось полное ощущение, что он в Германии. Ничто вокруг не указывало, что Эрнст в Польше.

Он сидел за столиком, прихлебывая темное пиво, а квартет музыкантов наигрывал немецкие народные песни. Задорная музыка напомнила ему о доме. Он притопывал ногой ей в такт и тихонько подпевал. Вспоминал, как чудесно было жить с родителями, и думал, как бы ему хотелось вернуться в те времена. Но это было невозможно – они давно прошли. Не имело смысла возвращаться в родной город. Никто его там не ждал. Может, стоит поехать обратно в Берлин? Студенческие времена оставили у него теплые воспоминания об этом городе. Наверняка я сумею найти там работу. В конце концов, это же столица! Может, мне и не будут столько платить, как здесь, зато я буду доволен. Стану врачом – настоящим врачом. Смогу помогать людям вместо того, чтобы пытать их. Буду снова спать по ночам и перестану бояться, что сойду с ума. Менгеле дает мне отпуск, денег у меня достаточно. Думаю, надо поехать в Берлин и посмотреть, что я смогу там найти. Поеду завтра же утром.

Глава 20. 1943 год

Сидя в поезде, что катил через Германию, он думал об Аушвице. Не на это он рассчитывал, когда соглашался на работу. Эрнст оказался в кошмарной тюрьме, где заключенных считали расходным материалом. Их могли использовать как угодно и убивать без всяких причин. Судя по тому, что он видел, за исключением близнецов и других «уродцев» доктора Менгеле, остальные заключенные недоедали. Собственно, их морили голодом. Они ходили по территории как полумертвые скелеты. Их пустые запавшие глаза постоянно преследовали Эрнста во сне. Потому он и начал пить. А еще он не мог найти оправдания экспериментам. Насколько он мог судить, они вовсе не продвигали науку, служа лишь инструментом влияния и контроля. Менгеле считает себя богом. Думает, что имеет право решать, кому жить, а кому умирать. Мало того, он получает извращенное удовольствие, пытая этих бедняг, особенно детей. Может, его высоко ценят нацистская партия и правительство, но я же вижу, что он просто садист. И чем больше я с ним работаю, тем меньше он мне нравится. Он стремится к власти над людьми, и очень важно, чтобы он не узнал, что я о нем думаю. Потому что я не сомневаюсь: в этом случае он убьет и меня тоже. И ему ничего за это не будет – тут я тоже уверен.

Поезд с грохотом въехал на вокзал в Берлине.

Книга вторая

Глава 21. 1938 год

Штетл [1] кипел лихорадочной активностью: его обитатели, евреи-хасиды, заканчивали закупки кошерных продуктов для ужина шабата в вечер пятницы.

Шошана Айзенберг переглянулась с Нетой Фишбаум, ее лучшей, самой старой, подругой. Обе хихикнули; они стояли в очереди к прилавку торговца овощами, Самуэля Клейнштейна, который сейчас обслуживал оказавшуюся перед ними соседку, пани Клауски. Шошана терпеть не могла стоять в очередях за пани Клауски. Все в деревне знали, какая она болтливая. Чтобы сделать закупку продуктов на неделю, она приходила на рынок с самого утра. У каждого прилавка торговалась и распространяла ядовитые слухи обо всех в округе. Самуэль закатил глаза и состроил подружкам гримасу. Обе отвернулись и прыснули. Они понимали, чем вызвано раздражение Самуэля, – бесконечно длинной историей о молодой паре, чья помолвка была разорвана после того, как невесту увидели на улице в нескромной одежде. Сплетня была не нова. Все в штетле уже ее слышали. Но пани Клауски обожала перемывать соседям кости. Вот почему Шошана разделяла недовольство Самуэля – она чувствовала то же, что и он.

– Вот ваши покупки, – сказал Самуэль пани Клауски.

– Говорю тебе, Самуэль, что за девушка позволит себе разгуливать, выставив локти напоказ? Естественно, родители Герми были вынуждены разорвать помолвку. О чем только родители девицы думали, когда растили такую дочь! Ну? Кто захочет такую невестку в семью? Что за мать из нее выйдет?

– Слушайте, пани Клауски, хватит уже! Мне надоели эти сплетни. Вы разве не приличная, не богобоязненная женщина? Вы же всегда судите других. И вам прекрасно известно, что сплетничать – грех. А теперь ступайте, и хорошего вам шаббата, – напутствовал Самуэль пожилую