Мои великие люди - Николай Степанович Краснов
— Этого гнедого поставить на коновязь!
— Не дам коня! — отрезает Гуржий решительно и начинает поспешно отстегивать ремни седла, давая понять, что наступило время отдыха и кормежки, пора в денник.
— Товарищ боец! — в голосе Толстяка злость и угроза. — Мы с тобой в армии, а не на базаре!.. Повторить приказание!
Горько казаку, но что поделаешь, тянет руку к папахе:
— Есть… поставить на коновязь!
— И подтяни подпругу!
Гуржий все это исполняет медленно, скрепя сердце и пререкаясь с Толстяком:
— Вам с конем не справиться! Он вас сбросит!
— Кого сбросит? Меня?! Да я сызмальства с конями!
— Дончак признает лишь своего хозяина. Предупреждаю, спокаетесь!
— Что ж, посмотрим!..
Предчувствия Вектора не обманули. Но, понимая, что теряет Хозяина и переходит во владение Толстяка, он смириться не хочет и, едва его новый властелин приблизился, начинает рваться с привязи, храпеть и бить о землю копытом. Какую бы легкую жизнь, какие бы сытные хлеба ни сулили люди коню — может, и вовсе-то придется лишь гарцевать на парадах или бежать в дрожках, как оставшийся дома Бонапарт, рысак председателя колхоза, важнее всего знать, кому достаешься. Не дай бог угодить к такому, как, например, Чужой, — ничему не будешь рад, ни сытости, ни дрожкам, ни парадам, лучше уж пушку или тачанку возить, но только быть с Хозяином.
— Ну, ну, милый, ну! Ну-ну! — шепчет незнакомец с подкупающей ласковостью, которой Вектор в нем и не предполагал. Рука, казавшаяся страшной, перестает пугать, касается холки мягко-мягко. Дончак выжидает: интересно, а что будет дальше? Не шарахаться же от человеческой ласки благовоспитанному коню, не кусаться и не брыкаться же, как иная лошадь-дуреха, не знающая цены добру. Лишь ни в коем случае не позволить ему сесть в седло. Казалось, что Толстяк и не намеревается это делать. Но вдруг — и откуда только в нем эта кошачья ловкость! — он взлетает на стремени, грузно, с размаху валится в седло, и это отзывается в спине Вектора такой страшной болью, словно огонь у него под седлом. И забыв о всякой порядочности, дико заржав, он закружился, запрыгал, заметался, лишь бы избавиться от нестерпимой боли. Всадник и хлещет его бичом, и тычет шпорами по ребрам, и разрывает рот трензелями — это лишь прибавляет ужаса, все похоже на истязания, каким, вымещая свои огорчения и неудачи, подвергал его Чужой. Хочется его сбросить и крушить, топтать ногами. Однако цепок его мучитель, никак от него не избавишься. Наконец Вектор, вскинувшись на дыбы и сделав резкий рывок в сторону, сбрасывает седока. Боль отпускает.
Рассерженный Хозяин бросается ловить коня, переругиваясь на бегу с Толстяком:
— Я же вас предупреждал! Убедились? Конь признает лишь своего хозяина.
— Ну и черт с ним!..
Тихим ржанием Вектор изливает Хозяину жалобу на пережитый ужас и боль.
На пути к деннику возле них собираются казаки. Спрашивают, как да что да почему. У Гуржия один ответ, все тот же: конь чужим не поддается. Объяснение всех устраивает. Только дед-хуторянин да Побачай не верят.
— Нет, ты что-то сделал!.. Кому-кому, а нам мог бы открыться. Уважь стариков!
— Скажи! — упрашивает его и Наташа.
— Ладно, — сдается казак, — вам, пожалуй, сказать можно… У коня под лукой вавочка. До сих пор на нее жалуется. Я сделал подкладку из войлока с вырезом над больным местом, так и ездил… Ну и, значит, прежде чем отдать коня Толстяку, я эту самую подкладочку того-с… чуточку сдвинул.
— Ай, молодец, хлопец! Добре!.. А то годував, годував коняку, и вдруг отдай ее чужому дяде за красивые глаза, ни про шо, ни за шо…
Продолжая разговаривать, Хозяин пробует рукой под гривой: не горяч ли? Так он делает всегда, прежде чем напоить, и, пока воздерживаясь давать воды, насыпает в кормушку овса. Вектор лишь понюхал: нет у него никакого аппетита. Стоит, вздрагивая, переминаясь с ноги на ногу, понуро клоня голову и вздыхая. Горько ему: кажется, сделал что-то не так. Гуржий, заметив его подавленное настроение, гладит по холке, говорит:
— Ты не виноват. Ешь!
И он начинает есть. Постепенно сквозь все неприятности пробивается в его памяти главная радость сегодняшнего дня — белогубая его напарница в скачках, подруга давних беспечальных лет, и он от избытка сладкой муки, бросив есть и вскинув голову, вскрикивает заливисто и призывно.
— Ишь ты, о гнедой красавице вспомнил! Значит, отлегло, — говорит Хозяин с доброй усмешкой. — Видела бы ты, Наташа, как они ласкались, когда встретились. Словно после долгой-долгой разлуки!.. Видать, в одном табуне росли. А заметила, как похожи?
— Да, очень похожи! — отзывается Наташа и, вздохнув печально, добавляет: — А может, они — брат и сестра…
Где же Гнедуха-Вега, явившаяся из счастливого прошлого?.. А может, это было лишь сновидение?..
6
В новых боях не то что сон увидеть хороший, даже глаз порой целыми сутками сомкнуть не удается ни людям, ни коням.
Всякий день требует напряжения всех сил. Танки устремляются в бой, конники под их прикрытием мчатся на полном галопе и выходят в решающий момент вперед, рубят врагов саблями. Пушки застряли — сабельники впрягают в них своих коней, сами тоже надрываются, помогая лошадям. Всюду, где трудно, где даже машине не под силу, там конь и человек. И это не один месяц, не два. Зима осталась позади. Морозы, снежные сугробы и гололедица сменились не менее мучительными проливными дождями, непролазной грязью. Всадники сами потяжелели от набухших влагой одежд, да еще везут на седле, помогая пушкарям, артиллерийские снаряды. В кобурчатах вместо овса гранаты и патроны. Трудно дается каждый шаг. И как назло, в момент наивысшего напряжения налетает вражеская авиация, обсыпает бомбами, расстреливает из пулеметов. Много остается тогда на земле раненых и убитых. Жутко среди стонущих, изуродованных людей и кричащих, бьющихся в агонии коней с развороченными утробами, с перебитыми ногами — в час прощания с жизнью слезы льются ручьями из лошадиных глаз.
Нет прежней веселости в Хозяине, нервы его взвинчены, после каждого боя, после каждой бомбежки с нарастающей тревогой (она передается и Вектору) разыскивает Наташу. Глядя в ее изможденное лицо, усталые глаза, на руки ее и одежду в чужой крови, просит все настойчивее:
— Умоляю тебя, уезжай! Кровинку нашу пощади! Хочу, чтоб ты жива была, чтоб наследник наш увидел свет.
— Еще не время, Ваня, — говорит она всегда одно и то же. — И я еще могу быть полезной эскадрону. Раненых нельзя таскать — буду перевязывать, ухаживать…
В селениях, отбитых у врагов, из погребов и землянок выходят навстречу
