Мои великие люди - Николай Степанович Краснов
Гнедуха внешне почти не изменилась, какой была, такой и осталась, только и прибавились шрам на груди да осанка, отличающая строевых коней. Но глаза выдают душевные перемены, затаенную усталость, нет-нет да и проскользнет в них как тень жалоба и печаль.
А как желанна пора, когда знали только плуг и косилку, оглобли телег и не надо было скакать по зову трубы. Как бы ни было хорошо возле Хозяина, а тоска о тех днях никогда не проходит, томит неполнота жизни, какие-то радости, самые сладкие, ускользают неизведанными. Хочется зеленого раздолья, тишины лугов и полей, пахнущих свежей бороздой, поспевающими хлебами, хочется совместной с людьми работы на земле-кормилице и пастьбы в ночном среди степенных коней-работяг и резвящихся жеребят.
Раздается какая-то команда для людей, Гуржий и все всадники на старте спешиваются, снимают бурки, ремни с оружием, черкески (Хозяин все это передает Наташе) и налегке, лишь в бешметах и кубанках, вновь вскакивают в мягко поскрипывающие седла.
— Твоя гнедая хороша! — продолжает Гуржий разговор с соседом.
— А твой гнедой каков?
— Ничего. Конь — ветер!
— Обставит ли моя Вега твоего — не скажу. Но всех остальных заставит пыль глотать!..
Чувствуя скорый старт, Гнедуха в нетерпении перебирает тонкими, перебинтованными белой лентой ногами, приплясывает, просит повод. Ее хозяин сидит в седле как влитой — еще совсем юный, с пробивающимися усиками и по-мальчишески взъерошенным черным чубом.
Звучит одиночный выстрел и следом крик: «Пошел!», кони срываются с места — десятка полтора красавцев, только ветер засвистел в гривах.
Весело и задорно скачет Гнедуха, чуть впереди Вектора, на полкорпуса, мощно отталкиваясь от земли задними ногами и выбрасывая передние далеко вперед, нет-нет да и сверкнет озорно огненным глазом. Шея ее вытянута по-лебяжьи, темно-дымчатый хвост на отлете — кажется, не скачет, а летит. Как тут не вспомнить давнее, лучшее в жизни, когда каждое утро, вырвавшись из варка, мчались в табуне, под голубовато-розовой звездой по тихому, полусонному селу на луговой простор. Так же как тогда, бег обоим доставляет радость. Седок не шпорит Гнедуху, позволяя ей бежать, как она хочет. И Гуржий дает Вектору полную волю — догадывается, что сейчас ни в посыле, ни в хлысте надобности нет.
К финишу они приходят первыми. Если б хозяева не приказали им остановиться, они так бы мчались и мчались еще долго.
К удовольствию Вектора, Гуржий выбирает в напарники хозяина Гнедухи в состязаниях на полосе препятствий и рубке лозы. Кони не хотят отставать один от другого, мчатся рядом. Они постарались: хердель, штакеты, конверты, ящики и ямы с водой — все препятствия преодолели успешно (если не считать, что Вектор в забывчивости коснулся копытом, по старой привычке, двух-трех перекладин). Постарались и всадники — все лозины срубили, и так ловко, что, казалось, будто те не от сабель, а сами на землю падали, сдуваемые ветром. Оба в числе победителей подъезжают для награждения к трибунам, восхищаясь своими скакунами — их прекрасным видом, стремительным бегом, их понятливостью и верностью. И кони довольны своими седоками — весело и горделиво мчат их по кругу почета, радостных, с новенькими бурками на седлах — подарком генерала.
Вектора возбуждают одобрительные крики, среди которых он с радостью узнает голоса Наташи, Побачая, деда-хуторянина, многих-многих знакомых. И не страшны ему ни аплодисменты, ни протянутые к нему чужие руки. Но вот он снова заметил на себе зловещий взгляд Толстяка, и ему становится жутко: что-то нехорошее замышляет против него этот властный чужой.
— Гуржий! — окликают с трибун. — К тебе личная просьба генерала. Ему рассказали, как твой конь вынес тебя, раненого, с поля боя. Сможешь все это воспроизвести?
— Не знаю, получится ли… Попробую!..
Гнедухи нет уже поблизости, ее голос доносится издалека, оттуда, где два эскадрона разыгрывают встречный сабельный бой. Откликнуться ей Вектору некогда: Хозяин велит ему мчаться по кругу в небольшой конной группе. Когда поравнялись с трибунами, звучит одиночный выстрел — может, Вектор оставил бы его без внимания, но неожиданная связь между ним и поведением Хозяина, вдруг выронившего поводья, заставляет его замедлить бег. Обняв руками шею коня, Гуржий клонится головой все ниже, ниже и наконец, как неживой, вываливается из седла. Конная группа летит дальше, а Вектор, пробежав еще немного по инерции, останавливается как вкопанный и, обернувшись, ржет тревожно. Экая беда! Чего боялся, то и произошло. Хозяин недвижим. Вектор, пригнув голову, подходит к нему, касается губами его рук, лица: не похоже, чтоб он был убит или ранен, кровью не пахнет. Что же случилось?
— Оле, оле! — слышится бодрый голос друга, Вектор обрадовался. Живой! Протягивая коню с ладони кусочек черного хлеба, Гуржий берется за поводья, начинает ими подергивать знакомо, шепча: «Ну, Вектор, ну!» Значит, надо ложиться. И хоть дончак сомневается в необходимости делать это, все же на уговоры поддается: ладно, сделаю такое одолжение, пожалуйста!
Он опускается на круп, ноги подгибает под себя и — на бок. Хозяин кладет руку ему на шею (Вектор будет так лежать сколько угодно) и, передвигаясь ползком, ложится поперек седла, приказывает: «Вперед!» Значит, надо встать. Боязно коню уронить хозяина, он поднимается осторожно и тихим шагом, повинуясь Хозяину, направляется кратчайшим путем к людям. Вдруг всадник рывком приподымается в седле, крепко берется за поводья, шпорами просит прыти, Вектор даже ошеломлен таким оборотом, но, поняв, в чем дело, ржет заливисто, довольный, что Хозяин жив и невредим. Со всех сторон крики, хлопки, и радостнее всех вскрикивает Наташа. Тут же Вектор оказывается в окружении любимых им людей, ласкающих его, угощающих наперебой всякими лакомствами. Лишь Гнедухи недостает: чтоб радость его была полной, он кличет ее и, вскидывая голову, прислушивается: не отзовется ли?
На площади в это время проносятся конники, спешиваясь и садясь на скаку, повисая на стременах, стоя на седле, перелезая под животами и шеями своих скакунов. Один с двумя шашками идет на рубку лозы, другой, посадив мальчика себе на плечи, мчится галопом по кругу. Три казака, установив стол в центре площади, садятся за самовар, разливают чай, пьют, а над ними пролетают всадники.
Какие-то кони откликаются Вектору, но Гнедухи не слышно. И наконец все голоса заглушаются барабанным боем, ревом труб, песнями отправляющихся по своим расположениям сабельных эскадронов. Из спокойного, чуть грустного настроения дончака выводит Толстяк, появившийся неслышно, словно крадучись. Люди перед
